Книга Малые святцы - Василий Аксёнов

Заметил Феликс в окне меня и брови тут же вздёрнул, будто на дальний свет переключился: как в знак приветствия, так и того, что рад, дескать, очень и видеть и застать хозяина дома, хоть и относится к текущему, как учит Так Пришедший, — так и идёт теперь, бровей не опуская.

Махнув рукой в ответ бровям его, подумал я: «Театр кукол да и только».

У дверей подъезда остановился Феликс, осмотрел прежде пса, хвостом своим простодушно перегородившего чахлый уже ручеёк, бегущий от водосточной трубы в люк, после голову круто, чтобы свою бесстрастную, как у медведя панды или у коала, личину обратить ко мне полной фазой, но не резко, чтобы нечаянно её не сбросить, запрокинул и только мимикой, то есть опять одними лишь бровями, о разрешении спросил: мол, поднимаюсь — можно, нет ли?

И я кивком ему ответил: мол, поднимайся — затем встал с подоконника, окно закрыл, чтобы комары не налетели в комнату, и подался открывать гостю, сразу почувствовав в лице, в мыщцах его… тоже личины ли?.. смертельную усталость.

И спустя минуту, две ли:

— Проходи, проходи… Там снимешь, — сказал я, гостя пропустил в комнату и сам вошёл следом. Дверь прикрыл и направился к проигрывателю. Подступив, взялся за его крышку, но не поднял её ещё и спрашиваю, обернувшись: — Выключить?.. Или не надо?.. Может, сменить, другое что поставить?

В глубь комнаты шага на три от порога гость по инерции продвинулся, остановился и стоит — с папкой под мышкой — как инспектор по делам несовершеннолетних или агент по социальному страхованию, помедлил сколько-то — и откликается:

— Нет, — говорит. И говорит: — Не надо, думаю… Не обязательно, по крайней мере, — плащ на нём застёгнут на все пуговицы, по-гвардейски, даже на ту, которая под самым кадыком; ворот не узкий — горло не стесняет.

То ли потому что произнёс он, Феликс, это так тихо, чуть ли не шёпотом, то ли из-за того что музыка, хоть и на малой мощности, играет, резонируя, тут, в комнате, да пылесос охотника за комарами гудит ещё там, в коридоре, да в квартире смежной телевизор смотрят либо пьяные, либо глухие — от низких звуков стенка содрогается, а по Зелениной, вдобавок к этому, как раз, на околоток весь гремя, в сторону острова Крестовского трамвай промчался, из-за того ли, из-за этого ли, не разобрал ответа я и переспрашиваю громче:

— Выключить?! Да?! — И что обычно: нервничать начинаю, если не расслышу; с крышки проигрывателся пыль сдувать зачем-то принялся — год та копилась там, не меньше — пухлая.

— Нет, — спокойно повторяет Феликс. Трамвай уже за Чкаловским — скрежет его сюда не долетает, другой ещё не подоспел, и пылесос затих на время в коридоре, и там, за стенкой, с телевизором никак случилось что-то — умолк вдруг — сгорел, может, и немудрено, так как бубнит с утра до вечера и ежедневно, а то и ночью иной взлает. — Нет, — говорит Феликс. Как манекен — внесли, поставили — так и стоит он среди комнаты, не шелохнётся; и всегда-то скуп на жесты — руками изредка лишь вяло разведёт; в действиях осторожен, как Кунктатор; речь заведёт — и та течёт неторопливо — как вода в плёсе; пока плащ снимал, пока на спинку кресла аккуратно перекидывал его, молчал, лишь после этого и продолжает: — Вивальди красочен, бесспорно, многоцветен… Порой, послушаешь… как аппликация на детской распашонке… Колер и тень — пестрее, чем Сёра, но всегда, — говорит Феликс, — примитивен, а это то, что мне сегодня в самый раз… Фон — лёгкий и необременительный — по своей интенсивности, не звуковой, естественно, а содержательной… — и замолчал. И смотрит на меня. Кивнул ему я: ну, мол, понятно, — …хоть и не формообразующий, — говорит Феликс дальше, — но зато и не разрушающий, не плюс, не минус, то есть нулевой… Фон — декорация, а форма — состояние, в данный момент я о своём… то, как внутри себя — меня, а не в среде… Вивальди, — говорит Феликс, — фон, где нет места для встречи символов, нет метафизики, и даже щели нет, откуда было бы ей засквозить, — а плащ когда снимал, папку чёрную зажал между колен, в руку теперь её перехватил — и снова обездвижел. И говорит: — Фон, на котором я не вижу, грешным делом, ничего такого, что бы могло меня увлечь… чтобы отвлечься — для данного случая, пожалуй, так вернее, — говорит Феликс, говорит и смотрит на меня испытующе переферийным зрением: доходит или не доходит до меня смысл им сказанного?.. Доходит — вряд ли: вид у меня глуповатый — волосы, подсыхая, вздыбились на голове, торчат, чувствую, на макушке, словно волосец на кочке; но впечатление от речи у меня, похоже, велико, так что и скрыть его не могу — только кашляю притворно. — Пусть звучит. Мне не мешает, — говорит Феликс, благородно упростив риторику.

— Садись, — предлагаю я, указывая Феликсу на кресло, а сам всё ещё там, возле проигрывателя, топчусь зачем-то. И говорю ещё зачем-то: — В ногах правды нет, — перебирать пластинки начал. — Есть, кстати, и любимые твои… Вот, — говорю. — Сима послушать принесла… Рави Шанкар, четыре раги, и… забываю всё… Зэ Вэлвэт Андерграунд.

— У-у, — так из Феликса — из манекена будто; и на личине брови вверх, а вся личина чуть-чуть набок. — Замечательно… С охотой бы послушал, — и брови вниз, — но не сегодня.

Пластинки, которые вытащил из стопки и теперь внимательно разглядываю, положил я на место и говорю:

— Садись, садись… В кресле удобней.

— Спасибо, — говорит Феликс.

Опустился гость в кресло, папку положил себе на колени, а после руки — те — на подлокотники. Сидит. Молчит. И уже долго не моргает: очередной трамвай продребезжал на улице, и в окнах стёкла зазвенели — связь выявляет, вероятно. Похоже, выявил — моргнул. И снова — сфинкс: как будто и не дышит.

— Чай? — спрашиваю. — Кофе нет, — говорю: заделье никак подыскиваю, чтобы лицом… личиной ли?.. пока на кухне с чайником возиться буду, отдохнуть, для этого, возможно: мыщцы лица расслабить ненадолго — онемели.

— Нет. Ни того и ни другого, — говорит Феликс. — Благодарю. Я из мороженицы… только что оттуда. Соку выпил два стакана, — сказал так, оторвал от подлокотников ладони, тут же их и опустил. И говорит: — А, кстати, кофе… раньше помногу выпивал, теперь не потребляю. Да я и… собственно… идти мне надо будет скоро… Машинка у тебя… смотрю вон… занята?

Взглянули оба на машинку: я — прямо, Феликс — чуть лишь на неё скосившись.

— Да нет… Лист просто вставил… вынуть можно…

— Мне бы размножить… Тут, — говорит Феликс. Сказал так и указал глазами на папку. — Текст небольшой… одна страничка. Можно?

— Да ради Бога, — говорю. — Она вот мало только пробивает… Четыре — больше не берёт… Да и бумага ещё плотная.

— Достаточно, — говорит Феликс. — Много и не надо… то есть… а две закладки если… как?

— Да запросто, — говорю я. Сказал так, пальцем легонько постучал по пыльной плексигласовой крышке проигрывателя и говорю: — Перевернёшь, когда закончится… Уже вон престо.

— Да, если справлюсь… Вот, — говорит Феликс. И, кнопкой клацнув, папку распахнул. — Тут, — говорит. — Всего страничка, — из пачки лист достал, мне подаёт его. И добавляет: — Если не затруднит, конечно… я…