Книга Пойми и прости - Дж. П. Моннингер

Джек. Мой Джек. Его тело просто прекрасно, а мое, белое и мягкое, — прямо под ним. Я обхватила его ногами, а он с силой вдавливал меня глубже и глубже в постель. Разные позы, более развратные, более дерзкие. Кровь подступала к моей коже, и это дикое, сумасшедшее чувство могли успокоить лишь его губы, мягкие и возбуждающие. Мы смотрели друг другу в глаза — как ни банально, — но что мы еще могли сделать? Вечер в Берлине, весь мир словно затих, и лишь занавески продолжали подниматься и падать. Возможно, пойдет дождь, а мы просто лежим в постели: он глубоко внутри меня, не двигаясь, целует меня на этой кровати, что витает где-то на острове вермеерского света. Я целую его в ответ, не хочу отпускать, и мы молчим, даже не пытаясь заговорить. А затем страсть снова возрастает, становится озорной и прекрасной, превращаясь во взрыв поцелуев, прикосновений и неописуемых порывов. Мне хотелось, чтобы он вывернул меня наизнанку, взял меня, каждый мой сантиметр, и дал что-то в ответ, нечто, что у него есть для меня.

Его тело идеально. Совершенно. Оно было сильным, большим и крепким, его движения были изящными, а наши тела ни на секунду не разъединялись. Когда он был готов начать заново, то смотрел на меня, не отводя глаз. Казалось он был готов заниматься этим снова и снова. Я целовала его, прижималась еще ближе, пока белые занавески по-прежнему развевались от садового ветра. Я едва сдерживала плач, ведь если все это действительно происходит со мной, хотя бы доля всего этого, то я пропала, потерялась, абсолютно погибла, и ничто не спасет меня.

— У нас с тобой был секс, а я ведь даже не знаю твоей фамилии.

— Отлично. Теперь можешь корить себя за свое распутное поведение.

— У тебя плохая фамилия? Поэтому ты скрываешь ее от меня?

— В каком смысле плохая?

— В смысле, я не знаю, Панкейк или что-нибудь в этом роде.

— Думаешь, меня зовут Джек Панкейк?

Я поцеловала его в плечо, чтобы скрыть улыбку. Это был идеальный момент. Поднялся сильный ветер и начал настойчиво стучаться в окна гостиницы. Мы лежали под прекрасным белым пледом, простыни сияли чистотой, контрастируя с темным деревом кровати и комода. Тело Джека было таким теплым, а все вокруг — таким ленивым, тихим и гладким.

— Квиллер-Куч, — прошептал Джек мне в волосы. — Такая у меня фамилия.

— Нет, ты врешь.

— Совсем нет. Честное слово. Я знаю, она звучит странно.

Я оттолкнулась и взглянула на него. Его глаза были закрыты. Я не могла прочесть его.

— Тебя зовут Джек Квиллер-Куч? Ты это на ходу сочиняешь, Джек. Это невозможно.

— Я не сочиняю. Меня и правда так зовут.

— Покажи кошелек. Хочу проверить твои водительские права.

— Ты можешь называть меня Джек Вермонтский, если хочешь. Или Джек Панкейк.

— Значит, какой-нибудь несчастной однажды придется выбирать: оставить свою фамилию или же стать миссис Квиллер-Куч. Думаю, ее решение предсказать несложно.

— Это абсолютно нормальная фамилия. Моя мама оставила свою фамилию, Квиллер, и соединила ее с фамилией папы, Куч. Поэтому я — Квиллер-Куч.

— Просто это так чокнуто звучит. Джек Квиллер-Куч. Будто ты пират или кто-нибудь в этом роде. Или британский десерт.

— Я мог бы изменить ее на Джек Панкейк.

— Лучше на Джек Вермонтский. Мне нравится.

Он поцеловал меня и прижал к себе.

— Джек Квиллер-Куч. Нужно будет к этому привыкнуть. Я даже не уверена, что верю тебе. Ты ведь не шутишь?

— Думаю, эта фамилия слишком длинная для имени. В этом вся проблема. Звучит неравномерно. Мне больше твое имя нравится. Хезер Малгрю. Какое у тебя среднее имя?

— Кристина. «Малгрю» всегда напоминало мне название какого-нибудь гриба, растущего в подвале. «О, это же малгрю!»

— Ты очень странная. Хезер Кристина Малгрю. Мне нравится. Так значит, когда мы поженимся, ты будешь Хезер Кристина Малгрю Квиллер-Куч. Сама себе адвокатское бюро.

— Разве мы уже женимся? И я возьму твою фамилию? Ты точно решил?

— Это неизбежно.

— Ты говоришь это для большего эффекта? Это плохая привычка. Ты должен изгнать эту привычку.

— Не думаю, что можно изгнать привычку.

— А что можно?

— Думаю, сатану.

Он повернул меня на бок и обнял сзади. Его дыхание щекотало мне ухо. Я почувствовала, как его тело содрогнулось в полудреме. Я еще долго смотрела, как занавески развеваются на ветру. Это Джек. Джек Квиллер-Куч. Мы встретились в поезде, впервые поцеловались на платформе, а теперь занимались любовью в Берлине. Все это случилось слишком быстро, слишком легко, чтобы окончательно поверить, что это правда. Я вела спортивную машину на бешеной скорости, а теперь этот очаровательный мужчина дремал в обнимку со мной. Я решила, что должна запомнить этот момент. Должна как-нибудь его запечатлеть, ведь однажды стану старой и дряхлой и наверняка захочу сесть на солнышке и вспомнить Джека в этой белоснежной постели, наше общее удовольствие, вкус шоколадного мороженого и то, как его тело обвивало мое, словно дерево обвивает камень.

Краков, Прага, Швейцария, Италия

24

Мы сели на ночной поезд Берлин — Краков. Я даже не планировала ехать в Польшу, но Раф убедил нас, что она восхитительна, а мы доверяли Рафу в отношении путешествий, ресторанов и джаз-клубов. Краков — старый город — был объектом всемирного наследия. Так сказал Раф. После Кракова идет Прага, следующий город, который следует посетить, если ты молод, легок на подъем и ищешь приключений. Джек, как и я, никогда не был в Польше, поэтому мы сидели рядом, медленно листая путеводитель Констанции «Лоунли Плэнет» на коленях, и выбирали достопримечательности, которые хотим увидеть. Раф и Констанция спали напротив нас. Голова Констанции лежала на шее Рафа, словно она — его драгоценная скрипка. Я пару раз сфотографировала их — мне хотелось, чтобы Констанция видела, до чего же они милые.

Теперь мы пары. Таким было новое осознание. Это казалось таким естественным и простым, что мне иногда приходилось встряхиваться, чтобы понять, что именно изменилось. Констанция и Раф. Джек и Хезер. Даже в темноте, в свете домов, станций и одиноких ферм, мелькающих за окном, я знала, что Джек рядом. Теперь я знала его тело, как бы то ни было знала его лучше, знала вес его руки на моих плечах и его пальцы, держащие мои. Банально говорить, что наши грани размылись, что мы слились, в некотором роде, тем не менее это было правдой. Из-за того что мы путешествовали вместе, все казалось каким-то ускоренным; невозможно было скрыть своих чувств и предпочтений. Мы путешествовали с рюкзаками за плечами, и целый мир казался лишь короткими моментами спокойствия и радости, прекрасных, великолепных зрелищ, звуков и запахов. Я смотрела на мир глазами Джека, а он — моими.

Около полуночи мы с Джеком выскользнули в вагон-ресторан и заказали водку у древнего бармена за барной стойкой. Это был низкий мужчина с огромными бакенбардами, подчеркивающими его челюсть. Эти баки были полупрозрачными, словно туманный рассвет, будто кто-то пытался навести фокус на его лицо, но так и не смог. Или будто одуванчик решил улыбнуться. В самом центре его лба расположилась крупная родинка, а его руки, вместо того чтобы подниматься, казалось, ползли к бутылкам и бокалам. Я бы дала ему лет семьдесят. В его глазах были желтоватые линии, которые напоминали мне нити бечевки.