Книга Коломбина для Рыжего - Янина Логвин

Я ничего не говорю о Вовке, и он замечает это.

– Расстались, пап. Бывает, – признаюсь нехотя, не желая огорчать отца. Не мне упрекать его в нехватке материнского внимания и, как следствие, вылезших на поверхность комплексов. С тем, что меня тревожит и мешает жить, – я справлюсь сама, а сейчас стараюсь, чтобы новость прозвучала ровно и спокойно. Как проходной свершившийся факт.

– Бывает, Тань. Правда, жаль, что мы с ним так и не познакомились. Но все наладится, дочка, не переживай. Обязательно наладится.

И я соглашаюсь:

– Конечно, пап.

Следующий день я просто сплю – крепко и без сновидений, незаметно уплыв за отметку «полдень». Даже не думала, что меня так убаюкают родные стены. Я выплываю из сна медленно и неохотно, разбуженная тонким голоском Элечки, доносящимся из глубины квартиры, и папиным смехом: скупым, коротким, жаляще-искренним, – я тоже хорошо знаю его и долго лежу, глядя в потолок. Обводя глазами, вдруг разом поблекшую, сжавшуюся до размеров серой унылой каморки комнату. Словно не мою, чужую. Слишком незнакомую и одинокую.

Этим двоим хорошо вместе. По-человечески хорошо и комфортно. Как может быть комфортно мужчине с приятной ему во всех отношениях женщиной. Отец не из тех людей, кто станет притворяться, а мне не нужен пример счастливой семьи, чтобы понять это. Я ничего не могу с собой поделать и представляю, как они воркуют друг с другом за закрытыми дверьми кухни, отрешившись от всего мира, забыв обо всем и всех, хватаю подушку и, накрывшись, отворачиваюсь к стене, желая выкинуть из головы, вставшую перед глазами тихую картину чужого счастья… Когда неожиданно слышу еще один звук – звук трусливой мышиной возни и усердного сопения.

Он стоит у моей двери – русоволосый худенький пожарник, потупив взгляд, прижав к груди небольшую игрушку, и скребет ногтем стену.

– Чего тебе? – интересуюсь сухо, но тут же раскаявшись выдыхаю, заметив, как от резко прозвучавшего вопроса у мальчишки поджимаются губы и опускаются плечи.

– Ну же, Снусмумрик, ты что-то хотел? – гость молчит, и мне приходится смягчить тон. Не на много, но у меня до черта плохое настроение. – Может, незаметно подкрасться ко мне и через ухо высосать мой мозг? Ведь это соломинка у тебя в кармане? Или проверить, не живут ли под моей кроватью монстры? А, Снусмумрик, отвечай!

У мальчишки такие большие глаза и так смешно, по-рыбьи, открывается рот, что я нехотя становлюсь человеком.

– Может, хотел просто зайти в комнату? Посмотреть, что у меня, да как?

– Н-нет, – он нерешительно, но все же мотает головой.

– Тогда что же?

– А у м-меня н-новая м-машина. Вот, – героически отвечает, отрывая игрушку от груди, протягивая ее мне на руках. – Гонка!

– Вау, – я округляю глаза, заставляя себя искренне удивиться. – Здорово!

– Д-дядя Андрей п-подарил.

– Да ну? – не сдерживаюсь я.

– П-правда, – смущается малыш, в силу своих лет не заметив колкости, прокравшейся в мой голос. – Хотите п-поиграть? Она быстрая.

– Не хочу, – отвечаю, и он огорчается. Переминается в ногах под моим взглядом, собираясь уходить (да, он тоже слышит смех Элечки и отца за дверьми кухни, чем бы от него не откупились), когда вдруг снова с надеждой вскидывает глаза. – А п-пожарной? Х-хотите?

Не хочу! И откуда ты только взялся на мою голову – сопливый и любопытный! Но вместо этих слов, я неожиданно интересуюсь:

– Ты ел, Снусмумрик?

– Д-да, – теряется мальчишка. – З-запеканку.

– Еще есть хочешь?

– Н-нет, – уверенно мотает головой. – Ни к-капельки не хочу.

– Вот и отлично! – Я не знаю, зачем это делаю, и все же предлагаю, делая шаг вперед, опускаясь перед незваным гостем на корточки. – Пойдешь со мной?

– К-куда? – он поднимает навстречу лицо.

– К Глаше, – сообщаю я. И тут же поправляюсь, вспомнив об Элечке. – Но это, если только мама позволит.

– К д-девочке? – потрясенно спрашивает Снусмумрик, и мне приходится признаться:

– Почти. К очень красивой девочке.

Это признание вносит сумятицу в желания Снусмумрика, и он осторожно отвечает:

– Н-не знаю. А если она н-не захочет со мной играть?

В этом искреннем ответе-полувопросе скрыто кое-что еще, помимо неуверенности, но я не собираюсь копаться в чужой детской душе. Я просто убежденно заявляю, разом обрывая оплетшие Снусмумрика нити сомнения:

– Захочет, поверь мне, – и добавляю, – марш одеваться! – прежде чем захлопнуть перед мальчишкой дверь комнаты и выдохнуть уже в одиночестве, не понимая себя:

– Ну и дура.

* * *

Элечка разрешает – странно, если бы отказала. Соглашается сразу и кажется куда менее удивленной, чем отец.

– Конечно, – кивает сдержанно, – если Павлуша хочет, я не буду против.

– Таня, ты уверена, что Паша тебе не помешает? – а это Андрей Крюков, и в ответ на его вопрос я только пожимаю плечами.

– Нет, не уверена, но какая разница. Все равно мальчишка один в комнате сидит, пока вы тут… разговариваете. Спасибо, очень вкусно, – сдавшись уколу совести, бурчу в румяное лицо Элечки, засовывая в рот кусок сочной отбивной, которую новоявленная подруга отца минуту назад опустила на мою тарелку.

Она справилась с готовкой и теперь сидит на краешке кухонного табурета, как школьница, сложив руки на коленях, пряча глаза от моего взгляда. С последней нашей встречи Элечка заметно похорошела и расцвела в красках, и я сейчас скорее рассматриваю эту молодую женщину, нежели испытываю ее терпение.

Серая моль, готовая превратиться в бабочку. Надо же!

Ее неловкость передается отцу, и у него начинается нервное покашливание: да, определенно на этой кухне сегодня кто-то лишний.

– Эм, дочка, а как ты смотришь на то… – но о чем он собирается спросить, я так и не узнаю, потому что в дверях появляется запыхавшийся Снусмумрик. Взволнованный, одетый и даже причесанный.

Странно, в его возрасте я понятия не имела, где в нашем доме лежит расческа. Так и носилась по улице перемазанным зеленкой чертенком. Хотя чему я удивляюсь? Мы же к девчонке идем!

– Мама, а м-можно мне п-пойти с т-тетей Таней?

Снусмумрик гораздо смелее своей матери, – взгляд Элечки затерялся в парах остывающего чая, как и не случившийся разговор, – и только я поворачиваюсь к нему, он тут же обращает свою надежду на меня. От ожидания едва ли не подпрыгивая на месте.

– Можно?

И я отвечаю, вставая из-за стола, отодвигая стул, – раз уж в этой комнате только у меня, похоже, развязан язык:

– Можно, пошли! – этим коротким ответом разрешая нам двоим сбежать оттуда, где все грустно, не очень уютно и непривычно.