Книга Коломбина для Рыжего - Янина Логвин

– Еще одно слово, и ты не достанешься даже Сомовой, Серебрянский, клянусь!

– Татьяна! – осторожно окликает меня лектор, когда я, сбросив в сумку учебные принадлежности, несусь к двери между рядами парт. – У вас что-то случилось?

И я отвечаю честно, прежде чем покинуть притихшую аудиторию:

– Случилось, Генрих Азарович. У меня случился жизненный коллапс!

* * *

Неразбериха. Тупик. Разочарование. Полная задница! А мне все никак не удается нащупать под ногой твердую почву, чтобы просто оттолкнуться и идти дальше. Все равно куда, лишь бы с целью и высоко поднятой головой.

Который день я так и топчусь на месте, тщетно запрещая себе копаться в себе, просто дрейфуя по течению, с головой ныряя в спасительный омут учебы и подготовки к сессии, но мысли снова и снова то тут, то там подстерегают меня, заставая врасплох.

Я не могу дождаться выходных и сбегаю в свой город уже в четверг днем, купив билет на трехчасовую электричку, оставив Лильку с Настей без своей компании в походе в кино. Этим утром из разговора с Женькой, выстроив целую цепочку обходных путей и вопросов, я узнала, что Рыжий в порядке – жив, бодр и замечательно здоров, и теперь даю себе полное право и настоятельный приказ выкинуть парня из головы. Забыть! А если честно, то хотя бы попытаться, потому что забыть его не получается. Никак! Как и его слова, адресованные матери. Только сейчас пожелавшие обрести свой собственный смысл в моей голове. А именно, что сказаны оказались не в оправдание чьей-либо вины, из-за которой парень оказался в больнице, а в мою защиту. Словно Рыжему важно было защитить меня.

Глупость! Ерунда! И придет же в голову!

Родной Роднинск полон зеленой листвы, майской суеты и шума. Я иду по улице с рюкзаком за спиной, разглядывая дома, чувствуя тихую знакомую радость от того, что вернулась домой. Туда, где мне столько лет было просто и легко за широкими надежными плечами отца. Пусть иногда и немного одиноко без вечно отсутствующей мамы.

Я застаю Снусмумрика на детской площадке у своего подъезда, играющего с детьми. Рассекающего песок в старой песочнице колесами красной пожарной машины, бурчащего под нос знакомое: «Дррр-дррр-хэннэннэн! Ррррр!», – и только заметив худенького мальчугана, вспоминаю, что снова забыла предупредить отца о своем преждевременном возвращении домой.

Мысль о том, что он дома с Элечкой, заставляет меня застыть на месте и, сделав нетвердый шаг в сторону, опуститься на скамейку, поставив рядом с собой рюкзак.

– Здравствуй, Танечка! Приехала на выходные? – интересуется, бегущая по дальней аллейке с авоськой соседка, в приветствии взмахнувшая мне рукой, и я согласно киваю головой в ответ.

– Да, Марин! Приехала…

И затихаю на какое-то время, уйдя мыслями в себя. Сижу, слушая щебет вечернего двора, наблюдая за мальчишкой и перелетающей по площадке стайкой детей, размышляя о том, как все зыбко в этой жизни и непостоянно – симпатия, чувства, отношения… даже родительский дом и внимание. Уже жалея о том, что поддалась порыву и не осталась в общежитии. Что не задержалась еще хотя бы на ночь.

Отец подходит незаметно и совсем не с той стороны, с какой я могла ожидать. Опускает теплые ладони на плечи и, наклонившись, целует меня в щеку. Не удержавшись, в крепком объятии приподняв со скамейки, расплывается в радостной улыбке:

– Таня! Танюшка, ты приехала! Вот молодец! А я уже успел соскучиться!

На отце джинсы, кроссовки и наброшенная на футболку рабочая куртка, сказавшая мне, что он только что вернулся из своей мастерской, а вовсе не из объятий Элечки.

Он перешагивает скамейку и садится рядом, не отпуская меня. Впрочем, ему не нужно стараться, он такой знакомый, любимый и родной человек, а я так соскучилась, что сама впиваюсь в него руками. Тянусь к отцу, чувствуя вдруг подзабытое с юностью желание забраться к нему на колени, как делала в детстве, и закричать на весь мир, что этот красивый и сильный мужчина – мой. Мой папа, мой друг, моя Вселенная. Самый лучший и добрый, только мой!

– Папочка, привет! – мне удается сказать это по-настоящему радостно, и он не замечает задавленного в последний момент всхлипа. Неожиданно вставшего в горле колючим комком.

Что-то я стала совсем уж раскисшей нюней.

– Давно приехала, дочка? – Отец проходится рукой по моим волосам, заправляя за ухо выбившуюся их хвоста непослушную прядь волос.

– Не знаю. Наверно, с час назад.

– А почему сразу домой не поднялась? Что здесь сидишь? Неужели меня караулишь? – радостно удивляется. – Помнишь, как в школе? Ты никогда не хотела идти домой одна, если знала, что я на работе. Так ко мне в мастерскую и бегала, пока не выросла.

Мне бы согласно кивнуть в ответ, а я отвожу взгляд и смотрю на Снусмумрика.

– Нет, пап. Просто вот увидела его и подумала, что ты с Элей. Не хотела вам мешать. Ты ведь просил, а я забыла. Забыла тебя предупредить звонком, что приеду раньше.

Отец смущается. Даже не знала, что он умеет вот так растерянно отводить взгляд, поднимая его то на окно нашей квартиры, то переводя на мальчишку. Кусая губы, избегая смотреть мне в глаза.

– Таня, те мои слова… Забудь, дочка. Это твой дом, прости меня дурака. Ты должна приезжать в него, когда захочешь. Мне бы следовало подумать, прежде чем говорить. Как-то сгоряча получилось. Просто я так часто был один, а ты у меня совсем взрослая стала. А Пашка… Эля, должно быть, забрала сына из детского сада и зашла ко мне. Она приходит по вечерам. Я, вроде как, не против, – теперь, когда ты о нас знаешь. Хочешь, я попрошу ее уйти? – он с надеждой смотрит на меня. – Она поймет.

– Нет, – я говорю это искренне, пусть мой голос и глохнет от взгляда Снусмумрика, заметившего нас.

Обернувшись, мальчишка вскидывается и, позабыв о машине, кидается навстречу отцу. Но в пяти шагах, словно споткнувшись о неуверенность и стеснение, останавливается, садится на корточки и сухой веточкой принимается что-то чертить у своих ног, поглядывая на нас исподлобья. Заставляя колючий ком в горле болезненно провернуться.

– Нет, пап. Просто… Просто дай мне время привыкнуть, вот и все. Я слишком долго владела тобой единолично.

– Ох, Таня…

Я встаю и стягиваю со скамейки рюкзак. Стараюсь сделать вид, что я в порядке. Но отец слишком хорошо знает меня, чтобы поверить. И чтобы пуститься в объяснения. Он просто говорит, поднимаясь следом:

– Ну что, пойдем домой, дочка?

А я отвечаю:

– Пойдем. – Пусть ноги и не несут меня.

Элечка все-таки уходит, оставив после себя запах вкусного ужина и особого женского тепла, никогда прежде не витавшего в этом доме. Мы говорим с отцом весь вечер – о нашем прошлом, моей учебе и всякой ерунде, и к тому времени, когда я ложусь спать, когда он заходит в комнату пожелать мне спокойной ночи, а после, забыв о времени, до полночи рассказывает о своей работе, присев на край кровати, – я вновь чувствую себя единственной и любимой.