Книга Тайна 13 апостола - Мишель Бенуа

Отец Нил поставил свой чемодан у входа в грязно-желтую монастырскую галерею, посреди которой стояла чаша с уныло поникшим пучком бамбука. Лишь слабый запах олеандра и макарон со специями напоминал, что ты в Риме.

— Вчера Конгрегация предупредила меня о вашем прибытии. В начале месяца нас также извещали и о приезде отца Андрея, он провел здесь несколько дней…

Отец Иоанн был говорлив, как и пристало римлянину с правого берега Тибра. Он подвел посетителя к лестнице, ведущей на верхние этажи.

— Дайте-ка мне ваш чемодан… ух! Какой же он тяжелый!.. Бедный отец Андрей, не пойму, что на него нашло, он уехал утром, никого не предупредил. В такой спешке собирался, даже забыл в номере кое-что из вещей. Я все это там и оставил — в той самой комнате, где и вы поселитесь. Никто не входил туда с тех пор, как ваш несчастный собрат уехал. А вы, стало быть, приехали потрудиться над григорианскими манускриптами?

Но отец Нил уже не слушал его. Сейчас он войдет в комнату отца Андрея! Ему предстоит жить там!

Отделавшись, наконец, от отца Иоанна, он оглядел комнату. Не в пример кельям его аббатства, она была загромождена самой разной мебелью. Большой шкаф, две этажерки для книг, кровать с металлической сеткой и матрацем, широкий стол с придвинутым стулом, кресло… И витающий в воздухе еле уловимый монастырский запах сухой пыли и воска.

На одной из этажерок были сложены позабытые отцом Андреем вещи. Бритвенный набор, платки, карта Рима, ежедневник… Отец Нил усмехнулся: ежедневник у монаха! Много ли туда запишешь…

С усилием взгромоздил чемодан на стол. Он был набит в основном его драгоценными записями. Сперва он хотел разместить их на этажерке, но передумал, заметив, что шкаф запирается на ключ. Туда он и положил бумаги, запрятав в самую глубину негатив из Жерминьи. Запер дверцу и, сознавая, что это как-то глупо, сунул ключ в карман.

И вдруг замер: на столе лежал конверт с его именем.

«Дорогой Нил!

Ты приехал, чтобы помочь мне в моих поисках. WelcomeinRome! По правде сказать, я ничего не понимаю: я никогда не просил, чтобы тебя сюда вызвали! И все-таки я ужасно рад, что увижу тебя. Заходи ко мне в кабинет, как только сможешь — „Секретариат по связям с евреями“, это в здании Конгрегации. Seeyousoon!

Твой старый друг Ремберт Лиланд».

Широкая улыбка озарила лицо отца Нила: «Ремби!» Так, значит, это он — тот самый музыкант, помогать которому он приехал! Конечно, можно было бы и догадаться, но ведь он не видел своего товарища по учебе в Риме уже более десяти лет, поэтому и представить не мог, что это именно он устроил ему вызов в Рим. «Ремби, как славно!» В этой поездке уже одно то хорошо, что они снова увидятся.

Он еще раз прочитал записку. Однако Лиланд, похоже, удивлен не меньше. «Я никогда не просил…» Нет, все-таки это не он вызвал его сюда.

Тогда кто же?

38

Старик в белом стихаре взял протянутую ректором рюмку, поднес к губам и залпом проглотил бесцветную жидкость. Поморщившись, опустился на стул.

Дальше все произошло очень быстро. На глазах одиннадцати апостолов, по-прежнему стоявших соединив руки, он дернулся, захрипел и со стоном перегнулся пополам. Его лицо исказилось в страшном оскале, и он рухнул на пол. Судороги продолжались около минуты, потом он затих. Из приоткрытого рта стекала на подбородок вязкая слюна. Широко раскрытые глаза смотрели на распятие, нависшее над ним.

Апостолы медленно опустили руки и сели. Тело старца, лежавшее перед ними, было недвижимо.

Брат, сидящий с краю по правую руку от ректора, встал было, держа в руках кусок ткани.

— Подожди! Наш брат еще должен встретиться со своим преемником. Прошу вас, откройте дверь.

Все еще держа в руке белый сверток, брат подошел к бронированной двери и открыл ее.

Там, в полумраке, стояла, словно в ожидании, белая фигура.

— Подойдите, брат мой!

Вновь прибывший был облачен в такой же стихарь, как все присутствующие, так же капюшон надвинут, лицо прикрыто куском ткани. Он сделал три шага вперед и в ужасе замер.

«Антонио, — подумал ректор, — такой очаровательный юноша! Жаль его. Но он должен сделать это, так полагается по уставу апостольской преемственности».

При виде скорченного тела новый брат широко раскрыл глаза. Весьма примечательные глаза — почти совершенно черная радужка и расширенные зрачки придавали взгляду нечто странное, а матовая бледность лба подчеркивала это впечатление.

Ректор движением руки дал ему знак приблизиться.

— Брат мой, вам предстоит самому прикрыть лицо апостола, чьим преемником вы сегодня стали. Вглядитесь в его черты — это был человек, всецело преданный своему делу. Когда он уже не мог более исполнять ее, он добровольно положил конец своему служению. Примите же от него апостольскую миссию, дабы служить, как он служил, и умереть, как он умер, в радости о своем Учителе.

Новый брат повернулся к тому, кто открыл ему дверь, и тот протянул ему кусок полотна. Преемник взял ткань, преклонил колена возле лежащего тела и долго смотрел на мертвое лицо. Потом вытер влажные рот и подбородок, и, почти что простершись ниц, долгим поцелуем приложился к посиневшим губам усопшего.

Затем он прикрыл тканью лицо, уже начавшее понемногу раздуваться, поднялся и наконец повернулся к недвижимым братьям.

— Хорошо, — промолвил ректор задушевным голосом. — Вы выдержали последнее испытание. Отныне вы — двенадцатый из апостолов, что окружали Господа нашего на тайной вечере, в высоких покоях дома в Иерусалиме.

Антонио пришлось уехать из родной Андалузии, так как «Опус Деи», к которому он принадлежал, нелегко расставался со своими членами. Антонио решил бежать. В Вене молчаливого юношу с черным сумрачным взглядом приметили сотрудники кардинала Катцингера. После нескольких лет наблюдения его досье было отправлено префекту Конгрегации, откуда попало уже на письменный стол Кальфо.

Два года агенты Союза Святого Пия V следили за ним, прослушивали телефонные разговоры, наблюдали за его семейством и оставшимися в Андалузии друзьями… Когда Кальфо назначил ему самую первую встречу в своих апартаментах в замке Сан-Анжело, он уже знал андалузца лучше, чем тот сам себя. В Вене, столице чувственных соблазнов, молодого человека искушали на все лады, но наслаждения и деньги не прельщали его. Лишь власть и защита католической церкви занимали его мысли.

«Андалузец с примесью мавританской крови, — промелькнуло в голове ректора. — Критиковал методы „Опус Деи“. В нем одновременно присутствуют арабская меланхоличность, венский нигилизм и разочарованность южанина. Отличное пополнение!»

И он с широким радушным жестом пригласил:

— Займите свое место среди Двенадцати, брат мой.

Перед голой стеной, на которой выделялось лишь кровавое изображение распятого, Двенадцать снова восседали в полном составе вокруг своего Учителя.