Книга Чосер и чертог славы - Филип Гуден

Чосер с Кадо первыми выехали на поляну наверху холма. Природа как будто специально создала это место для привала. Отсюда сквозь лиственную завесу хорошо был виден замок. Сзади доносилось тяжелое дыхание лошадей и скрип повозки. Вдруг внимание Чосера привлекло нечто. Он огляделся. Посреди каменной плиты сидела зеленовато-коричневая ящерица длиной с ладонь. С такого расстояния Чосер мог различить ее пульсирующее горло и прикрытые веками глаза. Ящерица, казалось, не замечает, что за ней наблюдают. Чосер знавал людей, которые вели себя, как эта ящерица. Он перевел взгляд на цитадель Гюйака. Обнаженная скала, на которой высилось это грозное сооружение, органично и незаметно переходила в основание могучих стен. В долине, раскинувшейся между холмом, на котором остановились путники, и замком, стояло несколько домов и церковь, — вполне достаточно, чтобы считать это поселение деревней. В воздухе над долиной висела золотая пыль. Поляна звенела птичьими голосами.

Внимание Чосера вновь переключилось на ящерицу. Он поискал ее на камне, но та воспользовалась минутной задумчивостью человека, чтобы незаметно улизнуть. Он припомнил, что Кадо как-то упоминал предыдущего посланца к графу. Кажется, его звали Машо? Интересно, добрался ли Машо до этого места? Наверное, нет, иначе какая причина могла помешать ему проделать оставшиеся полмили до замка? Джеффри оглянулся в поисках Жана Кадо. Однако поляна была пустой. С возвышенной части поляны на противоположной стороне были слышны постукивание лошадиных копыт и скрип раскачивающейся повозки, но никто на поляну так и не вышел. В голове стремительно пронеслась мысль, что его оставили одного и теперь он уязвим. Но тут краем глаза он заметил какое-то движение. Это был Кадо. Он стоял в тени деревьев, и Чосер его просто-напросто не заметил.

— Что это?

— Ничего, — ответил Кадо. — Но я подумал…

Остальные слова потонули в звоне с церковной колокольни. В этот момент появились остальные. Они столпились на той стороне поляны, откуда открывался вид на замок, и какое-то время молча созерцали конечную цель похода. Потом двинулись вниз по склону. У Чосера сжалось сердце.

* * *

Из тенистого укрытия Губерт наблюдал, как всадники и пешие осторожно двинулись вниз по склону. Он почти заволновался, глядя, как проводник всей этой кавалькады прочесывает опушку. Даже обыкновенно самодовольное выражение на одутловатой физиономии Чосера сменилось настороженностью. Но все в порядке, он отчетливо расслышал эти слова проводника. Дождавшись, пока смолкнет стук копыт и скрип повозки, Губерт повернул в лес и неожиданно столкнулся лицом к лицу с незнакомым человеком.

Лохматые волосы, лицо в царапинах и шрамах. Губерт оказался застигнут врасплох. Он не почувствовал присутствие постороннего. Инстинктивно он пригнулся — эта поза давала некоторое преимущество при защите — и напряг руки. Серый мешок лежал в стороне. У него на ремне висел кинжал, но за спиной. Он редко применял оружие, полагаясь больше на руки. И насколько он успел оценить своего противника, кинжал ему, скорее всего, не понадобиться. Он справится с ним голыми руками. Поскольку у человека с взлохмаченной шевелюрой была только одна рука.

9

У нее были золотистые кудрявые волосы и голубые улыбающиеся глаза; он никогда не встречал лица с более утонченными, изящными чертами, с губами такими алыми, что могли бы поспорить с розой или вишней в пору середины лета, когда они впитывают в себя все соки природы; ее маленькие белые зубы; ее груди, крепкие и округлые, проступали из-под одеяния как два ореха; ее талия была столь тонка, что можно было охватить пальцами двух рук, а маргаритки, которые попирала ее ножка, казались черными, столь белоснежной была ее кожа.

Вся эта красота предстала кастеляну, едва он вошел в комнату. Сделав несколько вздохов, он произнес:

— Господь да ниспошлет вам здоровье и радость, госпожа.

На что молодая женщина отвечала:

— Да пошлет вам Всевышний удовольствие и мир.

Он взял женщину под руку и посадил рядом с собой. Решившись говорить начистоту, он не разменивался на лишние слова. Пока за него говорила бледность лица и учащенное дыхание. Молодая госпожа это заметила и принесла извинение за отсутствие мужа. Она сказала, что супруг охотится в лесу и скоро возвратится. Кастелян, будто не слыша, признался, что любит ее и что если она над ним не сжалится, то ничто на этом свете ему уже не важно. Дама напомнила, что она замужем и что ему не подобало просить у нее того, что могло бы бросить тень на ее достоинство, честь мужа и честь всего дома.

— Ничто не помешает мне преданно служить вам до скончания моих дней. Один взгляд ваших очей способен спасти или убить, — молвил кастелян, не в силах оторвать взгляда от ее голубых смеющихся глаз. — Одно слово из ваших вишнево-красных губ способно сохранить мне жизнь или обречь на вечные муки. — Теперь он был поглощен созерцанием ее губ, алых и сочных, как спелая вишня.

Розамунда де Гюйак закрыла и защелкнула на застежки книгу под названием «Николетта и кастелян». Потом встала и заулыбалась. Как мудро поступил автор романа, подумала она, что скрыл свое имя. Розамунда взяла со стола зеркальце и подошла к окну. Все-таки она далека от описанного идеала женской красоты.

Увы, подумала Розамунда, тот идеал для нее недостижим. Волосы у нее темные и прямые. Глаза карие и не улыбающиеся, а чуть прищуренные, по крайней мере теперь. Губы как розы или вишни? Конечно, они достаточно красны, как им и положено. Было бы странно, если губы были другого цвета. То же самое можно было бы сказать о зубах — естественно, маленьких и белых, — еще бы, если каждый день чистить их полынью и полировать веточкой. Но если последовать за автором далее и перенести внимание на женскую грудь… «крепкие и округлые, как орехи»? Природа не подарила ей такого совершенства, и это обстоятельство до настоящего времени приводило Розамунду в смятение. О чем он думал, когда писал? О мальчике? Вполне вероятно. Или — будем милосердны — о девочке с мальчишеской фигурой. Это в книгах мужчинам нравятся такие «орехи», решила Розамунда, но только не в постели.

С этой мыслью она убрала зеркало в стол и уперла руки в бока. Даже после родов ее талия сохранила стройность, но определенно не настолько, чтобы ее можно было охватить пальцами двух рук. А белоснежная кожа, белее смятой маргаритки? Как подобает благородной даме и жене графа, она, разумеется, избегала открытого воздуха, от которого, как считалось, грубела и краснела кожа лица. От этого щеки ее были совсем бледными, но если нужно, она всегда могла их еще осветлить с помощью пудры и притираний. На большее она, правда, не решилась бы. Ей рассказывали, к примеру, будто одна благородная госпожа ставила на лицо пиявок перед тем, как появиться в обществе по торжественным случаям. От потери крови леди к тому же то и дело падала в обморок, а это всегда делает даму привлекательной.

Она вспомнила, как читала этот роман анонимного автора «Николетта и кастелян» лет в одиннадцать-двенадцать. Как ей тогда хотелось стать похожей на Николетту! С годами она поняла, что в жизни все иначе, чем в романах, и это скорее даже забавно. Она до сих пор любила читать, но здесь, в Гюйаке, надо было следить за домашним хозяйством и детьми, или, точнее сказать, людьми, которые смотрели за теми людьми, в обязанности которых входили все эти вещи. Но, как и у Николетты, у нее имелись поклонники…