Книга Скажи ее имя - Франсиско Голдман

Будто влекомая неотвратимым роком, за следующие четыре года и семь месяцев она побывает в этих местах еще как минимум восемь раз, пять из которых со мной: география, обернувшаяся судьбой. П. отвез ее в Вентанилью, на самый дикий из трех пляжей, где не было даже примитивных походных домиков. Самое большое строение на этом берегу представляло собой двухъярусную хижину, соломенную крышу которой венчали два остроконечных пика. По периметру деревянного пола шел плетень, что-то вроде стены, скрывавший помещение от посторонних глаз. Вся конструкция держалась на длинных пальмовых шестах, а крыша переходила в козырек, нависавший над песком. За небольшую плату живший со своим семейством в хижине рыбак сдавал гамаки или позволял путешественникам повесить собственные под козырьком, или поставить рядом с хижиной тент, как сделали это Аура и П.: они платили только за использование туалета и гамаков, висевших в тени в течение жаркого дня. Кухня располагалась недалеко от главного дома, в открытой палапе[22], где жена рыбака и ее сестры вели скромное хозяйство, готовя на всю семью и подавая в простеньком ресторанчике завтраки туристам, а томными длинными вечерами рыбу, креветки и лобстеров, выловленных рыбаком и его братьями в предрассветной тьме, на баркасе, который они сталкивали в волны с коричневого песка.

Своими океанскими просторами, бескрайним небом и пляжами, а также простой и умиротворенной жизнью, ведомой рыбаком и его родными, в которую, казалось, можно с легкостью погрузиться, взяв напрокат гамак, Вентанилья изменила Ауру, дочь мегаполиса, выросшую в крошечной квартирке, где некуда было укрыться от живших там же людей; где зачастую, как писала в дневнике Аура, у нее не было другого выхода, кроме как сидеть напротив своего сиюминутного противника и дрожать от злости; где, чтобы выжить, ей пришлось овладеть искусством спора и резких выпадов. Она и не подозревала, что в ее душе найдется уголок для такого места, как Вентанилья. Она думала, что отыскала в себе новую сущность, до сих пор скрытую от нее самой, была убеждена, что новая Аура лучше той нагловатой, вечно обеспокоенной и готовой дать отпор девчонки из Мехико.

Вентанилья был раем и лабиринтом одновременно, писала она в дневнике, там было столько всего неизведанного и необычного. Даже вкус папайи был не похож ни на один из уже ей знакомых. Методичные движения пеликанов, чертящих своими громадными клювами длинные прямые линии на воде в попытках выловить рыбу. Белые цапли, задумчиво взгромоздившиеся на утесах. Морской бриз, целыми днями овевающий ее лицо, сильный, царапающий песком, но в то же время ласковый. Для нее стало откровением, что можно провести день лежа в гамаке, читая, делая записи, глядя на океан, мечтая или, закрыв глаза, слушая смех и крики рыбацких ребятишек; доносимые ветром обрывки их фраз казались строчками экспериментальных стихов.

Дни были такими долгими, что к вечеру она уже не была уверена, что произошло сегодня утром, а что накануне. Вечер наступал как долгожданный сюрприз, остужая раскаленный песок, наполняя небо и воздух неуловимыми фруктовыми нотками, пока постепенно не становилось слишком темно, чтобы читать. Ночь не несла тревог, и Аура будто вновь возвращалась в детство. Когда она засыпала, прислушиваясь к монотонному шуму волн, ей было уютно сознавать свою недосягаемость. Сыновья рыбака часами играли в футбол резиновым мячом, который так сильно сдулся, что больше походил на старую шляпу, а крошечные дочки, ходившие в состоявшую из одной классной комнаты сельскую школу в Масунте, никогда не переставали болтать. Девочки таскали с собой своих маленьких питомцев, попугайчиков и котят, словно те были их любимыми тряпичными куклами. В тот приезд, как и в последующие, выучив наизусть все детские имена, Аура постоянно их фотографировала. Ее пугала темная линия джунглей и пальм, тянувшаяся вдоль пляжа, там, должно быть, водились змеи, и Ауре мерещились глаза, смотрящие на нее из густой тени. В плотном предрассветном тумане фигуры людей, бродящих по песку, выглядели как призраки из Комалы[23].

На одном краю пляжа громоздился отвесный утес, увенчанный огромным одиноким крестом. Тысячи лет эрозии выточили треугольное отверстие в груде выдающихся в океан гигантских валунов у подножия скалы; так образовалось каменное окно — «вентанилья», в честь которого пляж получил свое название, это окно разрывало цельность неба и обрамляло каждый заход солнца. Она провела много часов, пытаясь представить, как ветер и океан проникали внутрь утеса, на что было похоже то мгновение, когда свет и брызги впервые прорвались насквозь? Пляж Вентанилья был распахнут навстречу океану, приносившему грозные волны и коварные течения. Всех предупреждали, что плавать тут опасно, но серферы казались совершенно неустрашимыми.

Океан окружает тебя, стоит только приблизиться к кромке воды, писала она в дневнике, толкает, тянет, заманивает шипением пенящегося в отливной волне песка. Тяжелые завораживающие волны на секунду вздымаются ввысь перед твоим взором. А затем яростно падают падают падают, и тащат, и волокут тебя с бешеной силой, какой ты не мог себе даже представить.

Чаще всего первое, что я вижу, открывая глаза, — это образ Ауры, лазерная проекция боли, созданная моим мозгом и идущая из глубины глазных яблок, когда мне сказали, что Аура мертва, и я бросился к ее кровати и увидел ее там. Или в пене убегающей океанской волны я вижу ее плывущей лицом вниз, и каждый раз кричу: НЕТ! Это может привидеться в любой момент. Паника поднимается во мне подобно беззвучному зенитному огню, или я погружаюсь в нее, потому что это ощущение похоже на падение во сне, за исключением того, что я не сплю. Горячие капли выступают на лбу, холодный пот стекает по спине. Черт. Я кричу, иногда негромко, иногда во всю мощь, так, что люди оборачиваются. Стоя на перроне, или посреди улицы, или в полутемном баре, сжимая себя руками, глядя под ноги, мотая головой, выкрикивая: Нет Нет Нет нет нет НЕТ нет нет нет! НЕТ![24]— я вдруг прихожу в себя и озираюсь по сторонам.

Я безумно боюсь потерять тебя во мне. В Бруклине я начал ловить себя на том, что скачу по тротуару, как это делала ты, мой ангел. Аура все время подначивала меня попробовать, и я пробовал, а она строила рожицы и хохотала над моими идиотскими прыжками. Это проворное скакание, как в детских классиках, которое она проделывала на нашем тротуаре, — размытое крылатое пятно, левая-правая-назад, левая-правая-назад — радостным вихрем продвигаясь при этом вперед и будто возвращаясь в свое детство в Копилько, когда, слово стайка ягнят, они с девчонками в сумерках резвились на парковке. Мне хотелось, чтобы каждый, идущий по Дегро-стрит, остановился и вспомнил, как Аура скакала тут по тротуарам. Вместо того чтобы таращиться на меня, пытающегося повторить ее движения своими полувековыми конечностями, неуклюже топоча и переминаясь, пугающего и изумляющего соседей и прохожих этим бессмысленным вдовьим танцем.