Книга Кристалл в прозрачной оправе - Василий Авченко

Какой бы огромной река ни была, она всё равно растворит свою индивидуальность во всеединстве моря. Точно так же каждый человек движется к смерти, и хотя мы хорошо видим, чем становится река после впадения в море, по поводу самих себя спорим и сомневаемся. Но если всё в мире подобно всему, то закон «круговорота воды в природе», знакомый со школьных уроков природоведения, можно применить и к человеку. Каждая река станет морем, но часть морской воды потом вновь превратится в реку. Так будет не всегда, но очень долго – пока существуют Солнце и Земля. С человеческой точки зрения это вечность, мы не в силах заглянуть дальше.

Бухта Золотой Рог. Фото Ю. Мальцева

Интеллектуал и шеф советской внешней разведки Леонид Шебаршин, застрелившийся в 2012-м, написал когда-то: «Волге по её величию надо бы впадать в океан, она же впадает в Каспийское море». Я – дальневосточник, для которого волглая Волга-влага долго была мифической рекой из книжек, – чувствовал это с детства. К таким рекам всегда относился с некоторым недоверием: может ли великая река не впадать в великий океан? И что это вообще за моря такие – Чёрное, Каспийское, Азовское… Это солёные озёра, а не моря. Волга к тому же слишком очеловечена, слишком цивилизована, одомашнена. Ей не хватает дикого величия, могущественной стихийности, нечеловеческого простора, какой есть у великих сибирских рек, правильно выбравших для впадения великий и ужасный, запредельный и потусторонний Северный Ледовитый. Не ледовый и не ледяной – ледяным может быть и пиво, а – Ледовитый; этот эпитет больше не применим ни к чему в мире. Ледовитый (когда-то – «Студёное море») соразмерен Оби, Енисею, Лене. Великий Амур впадает в Охотское море – часть величайшего Тихого; да и Индигирка с Колымой, хотя и поскромнее, никак не располагают к обращению на «ты» и впадают тоже куда надо – в суровые северные моря.

Не скажу плохого слова о реках. Я родился на Ангаре, вырос на Второй речке, погружался в воды Алдана и Меконга, смотрел на Миссисипи, Тэдон и Ханган, Суйфун и Сунгари, плавал на БТРе по разлившейся Уссури. Я и плавать научился не в море – на Амуре. Но не могу относиться к рекам с тем же чувством, что к морю.

Море – неисчерпаемость, завершённость, отсутствие необходимости куда-то двигаться. Море – цель всех рек, речная нирвана. Река петляет, зависит от рельефа и формирует рельеф, море же легко поглощает все изгибы дна и может позволить себе не замечать этого рельефа вообще, то есть быть выше земли. Река постоянно выходит из берегов, она непредсказуема, как женщина. Море не имеет свойственных рекам сезонных эмоций (не потому, что море – мужчина, нет, – оно выше этого примитивного, предусмотренного ради воспроизведения видов разделения на полы). Зато море дышит, вдыхая отливами и выдыхая приливами: и приходят воды – и отходят воды. Но если захочет, море ударит таким цунами, на которое не способна даже самая своевольная река.

Идею озера не понимаю совсем: недоморе? Байкал именно потому – заслуженно – величают священным морем, что понимают: быть озером для такой воды несерьёзно, не по рангу. Морем зовут и Каспий, но для моря существовать в изоляции от мирового океана – так же противоестественно, как для человека жить в тюрьме. Озеро, особенно солёное, должно испытывать по отношению к настоящим морям зависть и комплекс неполноценности. Сильнее этот комплекс только у пруда – уже само слово «пруд» какое-то уничижительное. В нём слышится досадная ненастоящесть, самодельность.

Не суша омывается морем, как представляется эгоцентричному сухопутному пресмыкающемуся – человеку. Напротив – из всеобъемлющего моря кое-где торчит суша-сушка. Вернее, вздымаются небольшие участки подсохшего морского дна – кое-где и на время. Лучше всех это понимают японцы. Им очевидно, что человеческое местообитание – лишь камешки в безбрежном жидком космосе. Безбрежном – в прямом смысле слова, потому что берега есть у рек, у океана не может быть берегов. Могут быть – лишь острова. Одни – поменьше, другие – побольше, эти зовут «материками».

Земля – не земля, а в первую очередь вода. Нашу планету следовало бы назвать «Морем» или «Водой», а не «Землёй», если бы мы были скромнее. Человек самонадеян: проводит «чемпионаты мира», присваивает планетам имена выдающихся людей, раздаёт красавицам титулы «мисс Вселенная», хотя, по совести, должен был ограничиться титулом «мисс особь женского пола земного сухопутного человека», не более того. Или «Тихий океан»… Тихому подходит только редко используемое название «Великий океан» – на его площади поместились бы все материки, и ещё осталось бы место. Европейские путешественники часто присваивали географические названия наивно и самоуверенно. «Наветренные острова» (Малые Антильские), «Восток – Ближний и Дальний»… Куда уважительнее к миру подходили неевропейцы – хотя бы те же коренные приморцы, от чьих топонимов в целях освоения занятой нами территории мы решили избавиться, да так и не избавились полностью.

Океан смеялся бы над нами, если бы ему было до нас.

* * *

– Это будет так: приходишь в магазин и берёшь что хочешь без денег, – отвечала мама, когда я, дошкольник или, может быть, младший школьник, спрашивал её, что такое коммунизм. Дело было в перестроечные восьмидесятые, Союз начинал агонизировать, но лозунги о коммунизме ещё не убрали с крыш домов. Маминого объяснения я долго не понимал: ведь люди придут в магазин и начнут брать всего и побольше – другим не хватит. Поэтому, может быть, и невозможно идеальное общество – мы не готовы к нему.

Потом я понял коммунизм по-своему: он как море. Море бесконечно и щедро. Человек берёт из моря сколько хочет, причём бесплатно, но море не иссякает. Приватизировать море невозможно – даже если такая мысль придёт в чью-то голову, эта голова перестанет существовать раньше, чем море несколько раз вздохнёт. Тогда я решил, что идеальное общество вполне возможно. Море ведь возможно.

Интернет без копирайта и запретов напоминает и океан, и коммунизм одновременно.

Даже в нашем циничнейшем из государств береговая линия не приватизируется, и это очень правильно: море и убогие человеческие представления о собственности несопоставимы.

* * *

В воде много эротики. Может быть, это связано с тем, что при общении с водой человек раздевается. В этом смысле пляж – место реализации сексуальных желаний, которые в повседневности человек подавляет. Никто же не станет ходить по улице без одежды. А на пляже ходят, смотрят друг на друга, и ничего. Девушки запросто загорают топлесс, прикрыв вершинки грудей подобранными на пляже ракушками – и то не из стеснения, а чтобы солнце не спалило им нежную кожу.

Вода по-латыни – «аква». Отсюда – аквариум, аквамарин, акваланг. «Ликви» – это тоже о жидкости. Отсюда – ликвидация, уничтожение, превращение в ничто (буквально – в жидкое).

Земля в русском языке – и планета, и суша, и почва. Это и Родина, Отечество: земля отцов, территория жизни, плодородная кормилица.

Если землю просят быть пухом, то чем может стать вода? Злая ли, добрая ли она – или никакая? Если мы говорим «из земли пришёл и в землю уйдёшь», с неменьшим основанием можно сказать и «из воды пришёл и в воду уйдёшь». («Пропадём насовсем, сгинем вдруг в океан…», – пел Лагутенко, признавая началом начал и концом концов не «мать сыру землю», как принято в традициях континентальных народов, а море.) Некоторые народы хоронят своих мертвецов в воде или развеивают прах над водой, хотя, в сущности, никакой разницы между землёй и водой нет. И земля, и вода – первооснова: рождающая, убивающая и снова рождающая. Вода растворяет землю, а земля впитывает воду – так они и существуют в вечной борьбе-гармонии, составляя одно целое.