Книга Гонка по кругу - Евгений Шкиль

«С удовольствием сгонял бы в Ганзу послом, – подумал гауляйтер и вдруг озадачился: – А как вообще правильно говорить: «в Ганзу» или «на Ганзу»?.. ай, какая разница! Это будет, наверное, еще не скоро…»

Желая хоть как-то поднять себе настроение, Вольф вылез из-за стола и направился к полке с грампластинками, достал наугад одну из них. На пожелтевшем конверте было написано: «Пісня німців (Кавер-версія). Виконує державний хор імені Р. Шухевича. Диригує А. Меркель».

– Да, – тихо произнес гауляйтер, – все та же старая добрая украинская коллекция… Интересно, а этот А. Меркель, случаем, не еврей? Ай, да ладно!

Отмахнувшись от глупой мысли и поставив пластинку, Вольф вернулся на место. На столе лежал испещренный аккуратным почерком листок. Гауляйтер давно подумывал, что неплохо бы придумать гимн Четвертого Рейха. А что? Идея хорошая, жалко, с композиторами нынче туго. Но можно было бы сочинить текст на какую-нибудь мелодию прошлого.

Играла торжественная музыка, и хор сладкоголосых галицийских мальчиков заливался исступленными соловьями:

Німеччина, Німеччина…

Німеччина понад усе,

Над усе в світі…

Понад усе… понад усе… понад усе…

Но мелодия Вольфа отнюдь не радовала. Тяжело вздохнув, он взял листок и про себя перечитал недавно сочиненный стих:

Еще не умер Рейх, еще кипит борьба!

И волю нам, и славу подарит вновь судьба!

Мы, братья, всех на солнце без жалости сожжем,

Потом в краю подземном прекрасно заживем.

И душу мы, и тело положим за свободу

И всем врагам покажем: арийского мы роду.

«А как правильно, – спросил самого себя гауляйтер, – “роду” или “рода”? В общем-то все равно, кругом одни олигофрены, ошибки не заметят. Но с другой стороны, почему у меня так: “Еще не умер Рейх”? То есть мы пока не сдохли, но вот-вот отдадим концы. Да и сам стих какой-то ущербный получился, петушиный, можно сказать… Не то… Все не то…»

Вольфа неожиданно накрыла волна безудержной ярости, и из горла само собой вырвалось:

– Ах ты, тля!..

Скомкав листок, гауляйтер швырнул его в стену. Комок бумаги, описав дугу, ударился о знамя, попав аккурат в середину свастики, и беззвучно упал на пол. В этот момент зазвонил телефон. Вольф поднял трубку и хрипло сказал:

– Гауляйтер Вольф слушает.

– Это хорошо, что ты слушаешь, – ответил вкрадчивый тихий голос, – это очень хорошо.

Вольф мгновенно подобрался, на лбу выступила испарина:

– Я слушаю, мой фюрер.

– Вольф, что там у тебя воет? Выключи, а то меня сейчас стошнит.

– Да, мой фюрер! – гауляйтер хотел положить трубку на стол, подойти к электрофону и поднять иглу, но в последний момент что-то щелкнуло в его мозгу. Он схватил кружку с недопитым, уже порядком поостывшим чаем и метнул ее в сторону патефона. Фарфоровая кружка всей своей тяжестью обрушилась на крутящуюся пластинку, которая, жалобно всхлипнув, лопнула и разлетелась на части. Музыка тут же стихла.

«Ну вот, – подумал гауляйтер, – так и аппарат сломать недолго. Игла-то точно накрылась».

– Вольф, – зашипела трубка, – нам тут в канцелярию буквально двадцать минут назад позвонили из Ганзы. И знаешь, что они хотели?

– Что? – спросил гауляйтер, плохо понимая, к чему клонит собеседник.

– Они нас поздравили с тем, что Четвертый Рейх все-таки решился поучаствовать в Ганзейских Играх. Это стало настоящим сюрпризом для нас. Что скажешь, Вольф?

Смутная, пока еще неопределенная догадка посетила гауляйтера, но по инерции он произнес:

– И кто дал разрешение на участие в Играх? Мы ведь против таких мероприятий…

– Верно, Вольф, мы против, – согласился голос из трубки, – а вот ты, видимо, за. То есть ты не с нами, то есть, выходит, ты против нас. Что скажешь, Вольф?

– Я не совсем понимаю, мой фюрер…

– Я тебе объясню, – прошипел голос из трубки. – Твой зять, Феликс Фольгер, и какие-то проходимцы зарегистрировались как команда Четвертого Рейха. И, что самое интересное, сделали они это по официальной бумаге с твоей подписью и с твоей печатью. Понимаешь, Вольф, какой казус? Получается, ты пошел против всех наших установлений, ты наплевал на Рейх, на товарищей, на соратников по расе и партии. Скажи мне, Вольф, что бы ты сделал с таким отступником?

– Это какое-то недоразумение, мой фюрер, – с трудом выговорил гауляйтер, – я не подписывал никаких бумаг…

– А еще, – голос из трубки бесцеремонно прервал оправдательную речь Вольфа, – в Играх участвует твоя сестра Ева. Причем не по нашему паспорту, а по ганзейскому, как Ева Волкова. И знаешь, что мы думаем? Мы думаем, что твоя сестричка в очередной раз сбежала, а ты послал за ней Фольгера. Он ведь хороший охотник, не правда ли? И когда она каким-то образом умудрилась встрять в команду сталкеров, твой зять не нашел ничего лучшего, как заявить об участии в качестве официальной команды Рейха. Ты и все твое семейство поставили личные интересы и амбиции выше интересов партии и расы. Ведь так получается, Вольф?

– Этого не может быть, – сказал гауляйтер, чувствуя, как холодеет его затылок, – мой фюрер, этого не может быть…

– В общем, так, Вольф, – прошипел голос из трубки. – Если Фольгер проиграет, считай, что ты покойник. Теперь крутись, как хочешь, но чтобы победа досталась нам. Это твой шанс доказать преданность делу расы и партии. Ты – человек, конечно, нужный, но незаменимых у нас нет.

– Да, мой фюрер, я обязательно приму все меры. Я… – из трубки донеслись короткие гудки.

«Ну, Феликс, ну, сука! – гауляйтер буквально рухнул в кресло. – Убью гаденыша! Лично пристрелю! Пули не пожалею!»

Несколько минут Вольф сидел молча, затем встал, выключил работающий вхолостую электрофон. Теперь он понял, откуда взялись у Фольгера его подпись и печать. Когда Феликс начал смеяться над стихами гауляйтера, тот поставил свою роспись, не глядя, лишь бы отделаться он нагловатого родственничка. Что ж, это будет уроком на будущее.

Однако принимать решение нужно было прямо сейчас. Обычно Игры начинались с закатом солнца, примерно в полседьмого вечера. Странно, конечно: живешь в подземельях, а все равно привязываешься к небесным светилам. Вольф взглянул на часы. Почти 19.00. Значит, участники уже стартовали. Промедление смерти подобно. Причем в самом прямом смысле этого слова.

– Дежурный! – закричал во всю глотку гауляйтер.

Спустя несколько мгновений в помещение влетел бледный мужчина лет тридцати в эсэсовской форме без знаков различия. Дежурные всегда надевали ее.

– Господин гауляйтер, – отчеканил офицер, – унтерштурмфюрер Николай… э-э-э, то есть Клаус…