Книга Близнецы. Завещание сына - Андрей Анисимов

– Ты тут живешь? – растерялся молодой предприниматель.

– Это у меня холл, – важно заметила хозяйка и открыла вторую дверь. – А живу я здесь. – В комнате было тепло. – Садись, Колян, я сейчас на стол соберу.

Лида указала на кресло возле телевизора, обитое малиновым кожзаменителем и, набросив фартук, принялась хозяйничать. Николай уселся и, не без любопытства, осмотрел жилье своей новой подружки.

– Я эту хату два месяца назад сняла. Тут с удобствами не очень, зато к точке близко, – ворковала Лида, выставляя из холодильника на стол бутылки и закуски.

Огромный финский холодильный агрегат был единственным европейским предметом, привычным глазу бизнесмена. Он покосился на разложенную у стены двуспальную тахту, наскоро застеленную плюшевым покрывалом, внимательно оглядел ковер в красных розах по синему фону и комод, украшенный хрустальной вазой с бумажными цветами.

– И сколько ты платишь за этот отель?

– Сорок баксов в месяц, электричество отдельно. Вот, на холодильник пришлось раскошелиться, и газ сама привожу. Без мужика баллон вертеть тяжело, а так не жалуюсь.

Грыжин откровенно оглядел Лиду с ног до головы. Блондинка при высоком росте обладала тонкой талией и высокой грудью. Ее голубые глаза смотрели на мир с состраданием, выказывая добрую, отзывчивую душу. Если убрать с мордашки часть косметики и немного подправить широкий курносый носик, девушка была бы по-настоящему хороша.

– Почему без мужика? Ты красивая.

Лида скинула фартук и подсела к Николаю на подлокотник кресла.

– С чурками спать не хочу, а нормального мужика при моей работе разве встретишь. Я в Москве недавно.

– Откуда приехала?

– С Ельца. Там работы нет. Да что мы все обо мне. Двигай к столу. – Она встала и, проворно откупорив бутылку молдавского коньяка, разлила по фужерам. – За знакомство, Колян.

– Давай за знакомство, – согласился Грыжин и влил в себя половину фужера. Такими порциями он никогда раньше не пил, и в голову ударило.

– Ты закусывай. Говорил, что голодный…

Еда состояла из упаковок с нарезанной ветчиной, сыром и красной рыбой. Лида метнулась в сени и принесла кастрюлю с горячей картошкой. Когда она успела сварить картошку, Грыжин не углядел, но и не удивился. Коньяк делал свое дело, и его сейчас ничего удивить не могло.

– Мы будем спать на этой тахте? – спросил он и выдал дурашливую улыбку.

– Ты уже приплыл? А поесть? Я же говорила, закусывай, не то развезет. Вот я ни в одном глазу. Во-первых, с холода, а во-вторых, закусываю. Я без закуси никогда не пью.

Обведя глазами комнату, Николай остановил помутневший взгляд на хозяйке и заплакал.

– Ты чего, Колян? – Теперь уже растерялась Лида. – Обиделся, что ли? Но я от всей души…

– Ты хорошая, Лидочка. Просто не могу я больше ждать. Понимаешь, не могу!

– Чего ждать? Колян, ты о чем? Хочешь в койку, пошли. Я же старалась, как лучше…

– Смерти, Лида, ждать больше не могу. Устал.

Николай закрыл лицо руками и молча вздрагивал. Все, что он сдерживал в себе, благодаря алкоголю выплеснулось. Молодая женщина скорее почувствовала, чем поняла, что перед ней не пьяный слабак, а человек, попавший в беду.

– Колечка, милый, почему смерти-то? Ты здоровый, молодой, богатенький, – приговаривала она, усевшись перед Грыжиным на колени и обвив его руками. – : Заказали тебя бандюки? Да?

– Рак меня заказал. Жить мне, Лида, осталось месяца два, – высказал он наконец вслух малознакомой женщине то, что до этого говорил только себе. Высказал и ощутил облегчение.

– Господи, горе-то какое! – всплеснула руками Лида, и глаза ее потемнели. – Поплачь, Колечка, легче будет. И я с тобой пореву. – И по щекам блондинки покатились слезы.

Она побыла возле гостя несколько минут, потом поднялась, налила себе коньяку, выпила не закусывая и долго смотрела на мужчину, которого привела от бабьей тоски. А тот вместо утешения навалил на нее свой крест.

– Его же режут.

– Режут, если вовремя, а мне поздно.

– А ты его в себе чувствуешь? – с ужасом и затаенным любопытством спросила Лида.

– В том-то и дело, что ничего я не чувствую. – Николай резко поднялся. Ему показалось, что он трезвеет. Быть трезвым – это означало опять запрятать в себя весь ужас и нести его в одиночку. Грыжин подскочил к столу, сам налил себе из бутылки и залпом выпил. – Лидочка, у меня жена, сынишка Никита. Я убежал из дома, чтобы не умирать у них на глазах. Снял дачу и жду. А она не идет. Смерть, понимаешь, не идет. Я уж сегодня подумал, не сигануть ли под поезд. Потом тебя встретил.

– И давно ты ее ждешь в одиночку?

– Дней десять. Я дням счет начал терять. Я бизнесмен, деньги умею делать. А смерти ждать не умею…

– Нет, тут что-то не так. Или ты псих и мне все врешь, или дурак. Не может человек, которому осталась жить так мало, не чувствовать болезни. У меня тетка от рака умирала. Так ее пять лет доктора мудохали. На ней уж и живого места не было, а она все жила. А ты говоришь, не чувствую.

– Меня врач из солидной ведомственной поликлиники смотрел. Диагност, заместитель главного. Он точно сказал: месяца полтора-два, – обреченно возразил Грыжин.

– В этом бараке за стенкой Милка живет. Она в переделкинском кардиологическом санатории работает. У них там профессора ушлые. Не хуже твоего. Давай я ее попрошу, пусть посмотрят.

– Они не увидят. Я был в своей районной поликлинике. Там справку выписали, что я здоров. Мне для страховки такая справка понадобилась. Не увидели. И эти не увидят.

– Глазами не увидят, у них аппараты заграничные. Просветят насквозь. Ты же заплатить можешь. У тебя бабок полный карман.

Но Грыжин не ответил. Он спал. Лида с трудом подняла гостя, дотащила его до тахты, уложила, сняла ботинки, которые продала ему днем, и накрыла бархатным покрывалом. Затем вышла в предбанник, извлекла из кармана грыжинского плаща бумажник и, накинув свой пуховик, вышла на улицу. Единственный фонарь у перекрестка то загорался, то затухал. Лида подошла к соседнему крыльцу и постучала. Ей не открыли. Тогда она перелезла через низкий частокол палисадника и ударила кулаком в темное окно.

– Кто там еще? – раздался сонный недовольный голос.

– Милка, открой. Это я, Лида. У меня до тебя дело неотложное.

– Водки, что ли, не хватило? – В окошке загорелся свет, и широкая молодая женщина в ночной рубашке приоткрыла форточку.

– Милка, вот тебе тыща, устрой моего друга к какому-нибудь профессору. Только сразу, завтра утром.

– Что у него, трипак?

– Рак, говорит, а вырезать не хочет.

– Так у нас кардиология. – Голос Милы перестал звучать сонно.