Книга Преемники. От Ивана III до Дмитрия Медведева - Петр Романов

Преемник и политическая элита

На вопрос о том, кто в России сильнее, первое лицо государства или политическая элита, ответить совсем не просто. На память приходит не так уж и много имен тех, кто в полной мере сумел переломить сопротивление своего окружения. До революции это сделали трое: Иван Грозный. Петр I и (отчасти) Александр II, буквально продавивший отмену крепостного права. После революции — Ленин (Брестский мир, нэп) и, конечно, Сталин. В остальных случаях либо первое лицо мирно сосуществовало с элитой, либо вступал в силу старый негласный закон "самодержавие (единовластие) в России ограничено удавкой".

Со временем, правда, прогресс поменял удавку на поводок, но суть осталась прежней. Поводок использовался как для отстранения от власти (Хрущев), так и для удержания первого лица в вертикальном положении — даже тогда, когда само это лицо уже явно склонялось к положению горизонтальному (Брежнев, Андропов, Черненко).

Цель при этом всегда оставалась неизменной — сохранение за элитой ее привилегий. Неизменным оставался и лозунг, предназначенный для низов, — забота о национальных интересах.

Впрочем, обо всем по порядку. Вернемся к удавке.

Павел взошел на престол Российской империи много позже, чем имел на то право. Да и занял его только потому, что Екатерина, оттеснившая сына от трона, умерла внезапно, не успев объявить официально, как того желала, своим преемником внука Александра. Правил Россией Павел также очень недолго — с ноября 1796 года по март 1801-го, когда был зверски убит заговорщиками. Во время похорон на изуродованное лицо государя пришлось надвинуть шляпу, чтобы скрыть следы преступления: господа дворяне, изрядно выпившие для храбрости, били императорскую особу табакеркой в висок, душили шарфом и били сапогами. А потому официальная дореволюционная история обычно посвящала этому событию всего одну строку: "В ночь с 11 на 12 марта 1801 года Павел скоропостижно скончался в выстроенном им Михайловском дворце".

Павел знал, кто его мать, но не мог быть твердо уверен в том, кто же его истинный отец. Версий в обществе по этому поводу было ровно столько, сколько поклонников имела на момент беременности Екатерина, а их, как известно, хватало. Сам Павел тем не менее, несмотря на все эти сплетни, всегда именовал отцом Петра III. Хотя даже о нем знал очень мало. Эта тема при екатерининском дворе являлась запретной, а потому сын не исключал мысли, что отец все-таки жив и находится в одной из российских тюрем или в монастыре. Как писал Пушкин, "по восшествии на престол первый вопрос государя графу Гудовичу был: жив ли мой отец?". Замечу, что Павлу тогда шел уже пятый десяток. Даже один этот вопрос уже достаточно говорит об отношениях наследника с матерью и той изоляции, в которой держала своего сына Екатерина.

Русские историки, как правило, отказывали Павлу в большом уме. Вот типичный отзыв конца XIX века об этом императоре, кстати, ничуть не смутивший официальную цензуру:

Частью слабое здоровье и небогатые от природы способности Павла, частью неумение воспитателей не позволили великому князю извлечь большой пользы из дававшихся ему уроков: образование не выработало в нем привычки к упорному труду, не дало прочных знаний и не сообщило широких понятий.

Наконец, Павел в русской истории и литературе традиционно изображается не только самым уродливым из русских царей (из-за чрезмерно вздернутого маленького носа), но и злобным безумцем, помешанным на прусском воинском уставе, способным отправить на каторгу в Сибирь любого подданного за случайно расстегнутую на мундире пуговицу.

Иначе говоря, официальный исторический облик Павла I далек от традиционного парадного портрета, где оригинал стараются обычно хоть как-то приукрасить. Здесь все наоборот. Словно над холстом трудился не придворный живописец той эпохи, а какой-нибудь авангардист XX века, скорее всего кубист. На исковерканном до неопределенности историческом фоне беспощадно подчеркнуты курносый нос, безумный глаз, жесткий воротник прусского мундира и карикатурная поза маленького человечка, безнадежно старающегося выглядеть выше ростом. Личность с такой судьбой и таким посмертным имиджем вряд ли можно назвать удачливой.

Впрочем, как известно, очень многое в официальной истории (как русской, так и мировой) построено на мифах либо умолчании. Вопросы возникают сразу же, как только от общепринятой версии переходишь к архивным источникам. Один из воспитателей Павла — Порошин, чья высокая репутация не оспаривается никем, — отмечал в своем дневнике:

Если бы Его Величество человек был партикулярный и мог совсем предаться одному только математическому учению, то бы по остроте своей весьма удобно быть мог нашим российским Паскалем.

Даже если допустить, что воспитатель не вполне объективен, сравнивая возможности своего ученика с гением великого французского математика и физика, все равно очевидно, что хотя бы в этой области дела у молодого Павла шли не так уж и плохо.

Другой очевидец, гвардейский офицер Саблуков, в своих воспоминаниях свидетельствует:

Павел знал в совершенстве языки: славянский, русский, французский, немецкий, имел некоторые сведения в латинском, был хорошо знаком с историей и математикой; говорил и писал весьма свободно и правильно на упомянутых языках.

Еще один повод для сомнений. Чтобы прилично выучить перечисленные выше языки, нужно быть либо способным, либо хотя бы трудолюбивым человеком, но уж точно не ленивым оболтусом, на что откровенно намекает, говоря о Павле, официальная история.

Понравился будущий император и за рубежом, где побывал под именем графа Северного. Понравился даже придирчивой прессе. Журнал "Mercure de France" писал:

Русский князь говорит мало, но всегда кстати, без притворства и смущения и не стремясь льстить кому бы то ни было.

Самое приятное впечатление Павел произвел также на французских литераторов и художников. Кстати, приездом великого князя в Париж удачно воспользовался Бомарше. Благодаря протекции Павла французский король согласился прослушать чтение пьесы "Женитьба Фигаро". Оба знатных слушателя остались довольны. Так что крестным отцом знаменитого Фигаро является Павел.

Даже если ко всем приведенным выше свидетельствам отнестись с необходимой придирчивостью и поделить все высказанные здесь комплименты пополам, то и в таком случае "этот" Павел даже отдаленно не напоминает того традиционного Павла, о котором обычно повествует русская история. Один из них образован, умен, весел, обладает тонким вкусом, любит Францию. Другой, из российского учебника истории, — недалек, мрачен, злобен, пруссак по натуре и вкусам.

Обе версии сходятся, пожалуй, лишь в одном: Павел действительно временами был крайне вспыльчив и в эти моменты плохо владел собой. Официальная история приводит немало примеров того, как взбешенный чем-либо император сурово наказывал за какую-нибудь ничтожную провинность тех, кто имел неосторожность попасть ему под горячую руку. Альтернативная история не остается в долгу и приводит ровно столько же примеров того, как Павел, искренне раскаиваясь и страдая из-за своей вспыльчивости, приходя в себя, тут же отменял несправедливые решения и щедро одаривал пострадавших. Андрей Разумовский, один из друзей Павла, вспоминал, что однажды тот в откровенном разговоре, признавая недостатки своего характера, сказал: "Моя цель — уравновешенное поведение. Повелевать собою — величайшая власть. Я буду счастлив, если достигну ее".