Книга Генерал - Дмитрий Вересов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА
Из истории Второй костромской мужской Гимназия (посл. треть XIX, нач. XX в.; ул. Еленинская, д. 12)
«Рубленое с остатком», обшитое тесом здание с кирпичным цоколем – образец деревянной застройки города периода эклектики. Оно было построено в 1872 г. и принадлежало Костромскому Дворянству. В 1900 г. в нем размещалось военное собрание Костромского Дворянства. В 1905 г. этот «дворянский дом» был безвозмездно передан для гимназии. При этом, вероятно, частично переделаны интерьеры. Здесь размещались пять классных комнат, рекреационный зал, учительская, канцелярия, физический класс, помещение для служителей. Первоначально гимназия была общественной и управлялась комитетом, состоявшим из избранных представителей дворянства, губернского земства и городской думы. С 1913 г. она стала казенной и получила название Костромской 2-й гимназии.
Директором гимназии был крупный педагог А. Н. Рождественский (1852–1930). В числе ее учеников были: нейрохирург Н. М. Волынкин (1903–1969), энтомолог В. В. Гуссаковский (1904–1946), орнитолог А. М. Промптов (1898–1948), танкостроитель Н. Вс. Барыков (1900–1966) и др. деятели науки. Гимназия была закрыта в 1918 г.
Асимметричная композиция здания состоит из одноэтажного прямоугольного в плане объема, выходящего на красную линию улицы, и примыкающей сбоку более узкой двухэтажной пристройки. Обе части дома завершены вальмовыми кровлями. Силуэт основного объема усложнен крупным треугольным фронтоном на поперечной оси со стороны улицы. Главный фасад симметричен по композиции, разделен выступами перерубов на три части. В центре расположен вход, который фланкируют пары тесно поставленных окон. На боковые части фасада приходится по три окна с более широкими простенками. Все окна обрамлены профилированными наличниками и имеют подоконники с поясом зубчиков. Окна средней части выделены высокими щипцами, украшенными нарядной накладной и сквозной резьбой. Завершения окон в боковых крыльях фасада объединены в непрерывный фриз с пропильным орнаментом, над которым по осям проемов помещены небольшие щипцы. Профилированный венчающий карниз обогащен резным подзором. Вход выделен двускатным деревянным зонтом. Его фронтон усложнен арочным вырезом со свисающими гирьками, а тимпан заполнен резным орнаментом. Центральное пространство здания занимает просторный рекреационный зал, разделенный широкой многоцентровой аркой на две половины. В остальных частях дома внутренняя планировка сильно переделана. Сохранились тянутые карнизы потолков.
Стази сидела перед старинным зеркалом с легкой патиной времени, которая, вероятно, даже самое обыкновенное лицо делала загадочным и прекрасным. Она медленно водила серебряной щеткой по пепельным волосам, и ей казалось, что она смотрит какое-то кино про былую жизнь. Вот она, девочка из советской коммуналки, уже неделю живет в замке шестнадцатого века, где за стрельчатыми окнами полыхает, словно нет никакой войны, роскошная осень, а внизу снуют слуги, будто сошедшие со страниц классических романов. Но чем она заплатила за это – разве предательством? И разве она уже совершила это предательство? И предательство ли это? Но осознание шаткости своего положения, спрятанное Стази далеко-далеко в глубь души, все же придавало всем ее поступкам, поведению и мыслям какую-то двусмысленность и призрачность. Порой, глядя в зеркало, она с ужасом отшатывалась, видя не свое умытое лицо, а ту маску, с которой ее привели к усталому офицеру, который и определил ее в переводчицы, «сортировать Ванек», – белая, мертвая, с подтеками крови и губами в крови. О, лужская кровавая вода! Стази родилась в городе на реке и умерла на другой реке, и теперь в этой своей призрачной жизни по ту сторону Леты, словно по насмешке судьбы, снова оказалась на реке – мелко вьющейся, капризной Заале…
Первые минуты в машине Стази вообще ничего не видела, ощущала лишь резкий запах новой кожи, духов и сигар. Запах был совершенно чужой и в то же время порочно-манящий. Куда и зачем ее везут? В какую-нибудь таинственную фашистскую разведшколу, про которые ходили глухие слухи, когда она в Ленинграде десять дней якобы готовилась к роли военной переводчицы? Поговаривали, что там готовят каких-то суперагентов, владеющих всевозможной техникой и способных убивать чуть ли не взглядом. Но она не роковая красавица и не спортсменка – да и с техникой не в ладах. Или ее просто отдадут в бордель, чтобы подслушивать и потом сообщать в гестапо? Так для этого с радостью найдется масса молодых немок. О каком деле говорил тот пожилой офицер? Какое у немцев еще может быть дело, кроме разгрома Союза?
«Хорьх» вылетел из города в рапсовые поля, и только тогда Герсдорф, не оборачиваясь, сказал:
– Я понимаю ваше состояние. Но бояться не следует.
– С чего вы взяли, что я боюсь? – холодно ответила Стази.
– От вас пахнет страхом, как от травимого зверя. Знаете, испуг гонит адреналин, и пот начинает пахнуть страхом. Для охотника, кем бы он ни был, это знак, что жертву надо гнать и добивать.
– Так убейте меня сейчас, зачем еще куда-то ехать?
– Когда и если будет надо, мы так и сделаем, – рассмеялся Герсдорф. – А пока… лучше расскажите о себе.
– Все написано в досье.
– Разумеется. Но мне интересен ваш рассказ. Со всеми нюансами, до которых нет дела этим простакам из вермахта.
– О личной жизни? – усмехнулась Стази.
– И о ней. Но больше – о вашем самоощущении в вашей стране. О ее бедах. О ее достоинствах.
– Вы боитесь не победить?
– Нет, не боимся. Почти вся европейская часть Союза в наших руках. Всего за четыре месяца. Дух войск высок, изобретательность нашей тактики неисчерпаема…
– Знаю, видела, – огрызнулась Стази. – Хорошо, я расскажу. Но, только если вы ответите мне на один вопрос.
– Браво, фройляйн! Вы ставите условия! Я, кажется, не ошибся в своем выборе! – Снежные зубы Герсдорфа сверкали не хуже горных вершин, вспыхивавших на закате вдали. – Слушаю.
– Что с Ленинградом?
Герсдорф задумался.
– Петербург? Группа армий «Север» не моя епархия. Впрочем, пока ничего. Регулярные обстрелы дальнобойными орудиями с максимально близкого расстояния, авианалеты как фугасными, так и зажигательными бомбами, дабы увеличить площадь пожаров. Думаю, смертность высокая…
Стази зажмурилась, представив по хроникам об Испании и Англии, широко показываемых перед войной, как ее дом, сиреневый от пыли, оседает, забирая с собой ее детство, ее жизнь… И ощущение липкого, совершенно уже нечеловеческого ужаса снова охватило ее.
– Вы что-то недоговариваете! – вдруг вырвалось у Стази помимо ее сознания и воли.
– Хм… Пожалуй. Наша основная надежда… – Герсдорф вдруг резко обернулся. – Не в моих интересах сейчас говорить это вам. Потом. Когда вы докажете делом… Зато теперь у меня есть крючок, моя стеклянная рыбка. – Он улыбнулся вполне добродушно. – Сейчас мы приедем ко мне, это родовое поместье, хотя и терпеть его не могу. Отцу уже много раз предлагали на выбор поместья в гораздо более приятных местах, но он держится за этот раритет исключительно из баварского упрямства.
