Книга Обнаженные мужчины - Аманда Филипаччи

Я слышу, как рвется бумага. Похоже на фантик от конфеты. Я чувствую ее руки. Она надевает на меня презерватив. Вот этого я не ожидал. Мои глаза под носком широко раскрываются от изумления.

– Ты это делала раньше? – спрашиваю я.

– Нет, – отвечает она голосом, исполненным гордости. Она гордится своим умением, а не тем, что никогда не делала этого прежде. Я объясняю это, поскольку знаю совершенно точно, и мне не хочется, чтобы это не так истолковали.

«Нет, делала, лживый поросенок!» Эта бредовая мысль вдруг мелькнула у меня в голове без всяких на то оснований.

– Я не хочу подцепить от тебя неизлечимую болезнь, – поясняет она. – Или неизлечимо смертельную болезнь, или смертельно неизлечимую.

Как романтично!

– Я думала обо всех этих сочетаниях, – говорит она. Да, я вижу.

– Собственно говоря, – продолжает она, – мне бы также не хотелось подцепить от тебя ребенка, потому что тогда мне пришлось бы участвовать в одном из этих телешоу вместе с множеством других девочек, которым мало лет и которые забеременели. А сейчас я собираюсь снять с тебя повязку.

– Нет! – вскрикиваю я. – Мне бы не хотелось видеть твое лицо.

– Но я хочу, чтобы ты нас видел.

– Нет, потому что я не должен видеть твое лицо.

– С тобой так трудно, маленький испорченный цыпленок! – сердится она.

Она встает. Я слышу, как она ходит по комнате, роясь в вещах. Потом возвращается, садится на меня верхом и снимает повязку с моих глаз. Я издаю вопль. На мне сидит Микки-Маус. Нет, это же только маска. Сара изобретательна. Теперь мне не придется смотреть ей в лицо, я могу смотреть на Микки-Мауса. Она вводит меня в себя. Мышь непристойно ухмыляется. Кажется, что Микки-Маус веселится, но под маской Сара, должно быть, морщится от боли, сжимая зубы. Я не отрываю взгляда от черных глаз, мерцающих в прорезях маски, и они тоже пристально смотрят на меня. Мне бы хотелось видеть выражение ее лица, чтобы узнать, действительно ли она гримасничает от боли, или я это лишь воображаю. Я ничего не могу сказать с уверенностью. Мышь продолжает улыбаться, и музыка продолжает играть, и Сара даже знает, что при этом полагается двигаться. Я не двигаюсь. Я понимаю, что это эгоистично с моей стороны, но это противоречит моим принципам.

Она ударяет меня по руке.

– Двигайся! Я же знаю, что тебе хочется.

Если она начинает меня бить, то я не стану глупо цепляться за свои принципы. Это было бы уж слишком. Итак, я двигаюсь.

Потом я провожаю Сару в ее номер. Я спрашиваю:

– Было больно?

– Да, – отвечает она.

Я оставляю ее и выхожу из отеля. Иду в ночи и плачу. Я – извращенец. Разве нормального мужчину могла бы возбудить одиннадцатилетняя девочка, даже если бы она набросилась на него? Вероятно, нет. Я думаю о том, что теперь будет. Девочка расскажет все своей матери, та расскажет полиции, а полиция придет за мной и посадит в тюрьму на всю оставшуюся жизнь, и я не буду сопротивляться, ибо то, что я сделал, ужасно. И ведь я знал, что это ужасно. Общество вбивает это тебе в голову в раннем возрасте. Я прекрасно знал, что это ужас, когда маленькие девочки или маленькие мальчики вступают в половую связь с взрослыми или с кем угодно. Ужас. Это называется совращение несовершеннолетних, даже изнасилование, когда они в том самом возрасте. Потому что дети не пристают к взрослым, они просто не делают этого, и все это знают – разве что в своей детской невинности они к вам приласкаются, как к отцу или к матери. Но они совсем не помышляют о сексе, у них нет сексуальных желаний – одно лишь любопытство. Я все это знал, но предпочел игнорировать. Я не окажу сопротивления полиции. Я просто буду ждать, когда они за мной придут. А может быть, мне следует сейчас же покончить с собой.

Глава 7

На следующий день мы возвращаемся в Нью-Йорк. Никто не говорит ничего необычного, и моя мать ничего не подозревает. Сара отправляется домой, мама – к себе за город, а я – в свою квартиру. Когда я добираюсь до дома, меня приветствует Шарлотта. Я совсем забыл, что она ко мне переехала. Я думал, что буду один. Она спрашивает, как прошла поездка. «Хорошо», – говорю я и рассеянно отвечаю на ее вопросы.

У Мину в самом разгаре вторая течка. Она описала барную стойку на кухне. На ней застыли маленькие лужицы густой мочи. Я так погружен в мысли о прошлой ночи, что даже не спрашиваю Шарлотту, почему она дала моче засохнуть, не вытерев ее.

Я вытираю стойку и жду. Сейчас пять часов, и я знаю, что леди Генриетта может позвонить мне в любой момент, как только Сара закончит рассказ о том, что я сделал. А может быть, Генриетта даже не даст себе труда позвонить, а просто пришлет полицию. Я извращенец, и я жду с облегчением, когда за мной явится полиция.

Возможно, вы считаете, что это идеальный случай загадать желание моему маленькому белому слону. Я мог бы попросить, чтобы Сара никогда не рассказывала Генриетте о том, что случилось. Но я не делаю этого. Мне даже не приходит это в голову. Когда надеешься, что не случится что-то конкретно плохое, то не прибегаешь к помощи белого слона, потому что это было бы слишком тривиально, слишком бессмысленно, инфантильно и безнадежно. Вот видите, я не такой пустоголовый, как может показаться, и не витаю в облаках. Я стою обеими ногами на земле, когда появляются серьезные проблемы.

Генриетта не звонит в тот вечер, и полиция не приезжает. На следующий день я опять жду. Наверно, Сара колеблется, прежде чем рассказать матери. Но очень скоро она расскажет, я в этом уверен.

Телефон не звонит весь день.

На следующий день я жду, и телефон звонит. Я подхожу. Это леди Генриетта. Я затаил дыхание, глаза у меня закрыты. Я чувствую, что пришел конец моей жизни.

– Привет! – произносит она бодрым тоном. Этот тон удивляет меня.

– Привет! – отвечаю я.

– Как дела? – спрашивает она.

– О'кей.

– Я хотела поблагодарить вас за то, что вы сделали.

– О!

– Я знаю, что на самом деле вам не хотелось ехать в Диснейленд, и, наверно, там было ужасно скучно, но теперь у нас с Дэймоном все великолепно. Мы очень увлечены друг другом. У нас был самый романтичный уикенд в мире. Я ваша должница на всю жизнь.

– Все о'кей.

Она еще немного болтает. Я на самом деле не слушаю. Мы даем отбой.

Сара не сказала своей матери. Чего она ждет? Это новая ситуация, с которой мне приходится иметь дело. Но в ней есть смысл. Дети, подвергшиеся сексуальным домогательствам, очень редко кому-нибудь об этом рассказывают. Им слишком стыдно, и они думают, что это они виноваты. А может быть, Саре просто не хотелось рассказывать матери, поскольку она подумала, что у нее могут быть неприятности.

Весь вечер я сижу на кушетке, тупо глядя перед собой. За окнами темнеет. Я не зажигаю свет. Сара может сказать матери в любую минуту, в любой день, в любую неделю, в любой месяц, в любой год. Полиция может явиться и забрать меня в любой момент, сейчас или через десять лет, или даже когда мне будет восемьдесят. Я не знаю, что делать.