Книга Путешествие мясника. Роман о семейной жизни, мясе и одержимости - Джули Пауэлл

— И это готово.

Эрон смотрит на меня немного растерянно:

— Ну ты даешь…

Я на ладони протягиваю ему мозг:

— Это сохранить или можно выбросить?

— Выбрасывай, — равнодушно говорит он, и я так же равнодушно бросаю мозг в мусорный бак.

Конечно, моя невозмутимость отчасти напускная, но, с другой стороны, я не вижу ничего особенно противного в том, что только что сделала. Мозг оказался аккуратненьким и симпатичным.

— Видишь? Все очень просто. Теперь остается только дорубить ее топором.

Он перекладывает голову поудобнее и показывает мне.

— И помни, что, когда делаешь замах, свободная рука должна быть за спиной, а не где-нибудь рядом с топором.

Хоть Эрон никак не комментирует мои подвиги, мне кажется, я все-таки произвела на него впечатление. Не могла не произвести.

Таким образом я обрабатываю все четыре головы: пилю, выковыриваю мозг, разрубаю. Последняя операция дается мне труднее всего. Наверное, по той же причине, по какой мне никогда не удавалось попасть битой по бейсбольному мячу или кием по шару. Топор перерубает кости не за счет остроты лезвия, а благодаря силе удара. Чтобы хорошенько размахнуться, мне приходится закидывать его за голову, а потом надо точно попасть в то место, которое требуется разрубить. Вот совместить силу и точность мне как раз и не удается: либо одно, либо другое. Послушно заложив правую руку за спину, — конечно, гораздо удобнее было бы придерживать ею мясо, но Эрон прав: с моей меткостью лучше держать руку подальше от лезвия, — рублю и промахиваюсь. Еще одна попытка, потом еще. Сначала я орудую топором осторожно, но вскоре начинаю злиться. К счастью, головы можно кромсать сколько угодно — на качество зельца это не повлияет. В конце концов я расчленяю их все, кладу в соляной раствор, закрываю крышкой, фломастером пишу на ней сегодняшнюю дату и отношу ведра в дальний угол холодильной камеры — там они простоят неделю.

После этого в течение нескольких дней Эрон ничем особенным меня не удивляет. Один раз дает попробовать немножко сырого фарша, только что из мясорубки. Себе в рот он тоже кладет кусочек.

— Сладковатый вкус, да?

— Да, но мне нравится.

В другой раз Эрон готовит так называемый стейк «синяк»: моментально обжаривает его на очень сильном огне. Снаружи мясо становится черным как уголь, а внутри еще остается холодным.

— Я как раз такой и люблю, — улыбаюсь я и почти не вру, ну разве что немного преувеличиваю.

Потом приходит время для зельца, часть вторая. Во вторник утром Эрон первым делом достает головы из рассола. Мясо на них побелело, вздулось и издает неаппетитный кислый запах. Мы ставим на плиту нашу самую большую кастрюлю — сантиметров восемьдесят в диаметре (когда она стоит на плите, мне приходится подниматься на цыпочки, чтобы заглянуть внутрь), наливаем в нее побольше бульона и доводим до кипения. В бульон укладываем половинки голов, и они, жутко усмехаясь оскаленными зубами, смотрят на нас оттуда мутными выпученными глазами. Так они будут вариться до вечера, а перед закрытием Эрон достанет их из кастрюли и разложит на большие подносы, чтобы за ночь остыли.

На следующее утро я начинаю ощипывать с них мясо. Теперь оно отстает совсем легко. Я поднимаю черепные коробки и челюсти, собираю выпавшие зубы и съежившиеся глазные яблоки.

Откровенно говоря, когда я прикасаюсь к глазам, меня немного передергивает, но я скорее умру, чем покажу это Эрону. Он тем временем процеживает остывший бульон через марлю и опять кипятит его. Жидкость становится густой и тягучей, а когда она застынет, получится желе.

К тому времени когда зельц готов, мы уже распродали все мясо четырех последних свинок и даже их уши. Сегодня ожидается новая поставка. Когда свинину наконец привозят, я сразу же берусь за картонные ящики, вытаскиваю из них головы, расставляю на столе и начинаю срезать щечки. К завтрашнему утру нам надо подготовить большой оптовый заказ. Рядом со мной Эрон разделывает полутуши («Уложился в шестьдесят секунд, слышишь, Джош?»).

Я обрабатываю третью голову, когда нож неожиданно соскальзывает и прорывает какой-то мягкий мешочек, которого в этом месте быть не должно. Наружу прыскает струйка густой жижи, консистенцией и цветом напоминающей пюре из авокадо. Нож, который я в ужасе выдергиваю из разреза, тоже измазан чем-то зеленым. На несколько секунд я теряю дар речи.

— Я… что… что это… а?

Эрон оглядывается и замирает, как будто увидел хищника, готовящегося к прыжку. Потом преувеличенно ровным голосом произносит:

— Выброси эту голову немедленно. Потом иди вымой руки и нож.

У меня из горла вырывается какой-то тонкий писк, а нож со стуком падает на стол.

— А что это?

— Просто инфицированная гланда или… Иди выброси это поскорее.

Я так и делаю, потом бегу к раковине, долго мою нож и руки щеткой, мылом и обжигающе горячей водой и никак не могу справиться с судорожной икотой.

Когда я возвращаюсь к столу, Эрон уже смеется.

— Ты завизжала, как маленькая девочка, Джуль!

— Да брось ты. Ты сам испугался.

По его тону я понимаю, что, поддразнивая меня, он просто пытается скрыть собственное отвращение, и мне это нравится.

— Ик… ик…

— Иди ты!

8

Праздники

— Ты сладкая маленькая шлюшка.

— Заткнись. — Я стою, повернувшись лицом к крашеной стене, в прихожей этого мерзкого незнакомца. Мои ноги широко расставлены, юбка задрана до пояса. — Помалкивай и делай свое дело. Все, что тебе угодно.

Вот теперь у меня окончательно съехала крыша, думаю я, слыша, как у меня за спиной он разрывает упаковку презерватива. Несколько месяцев после того, как Д. перестал разговаривать со мной, я утешала себя этой безумной фантазией, и вот решилась воплотить ее в жизнь. Я не испытываю ни желания, ни удовольствия, ни возбуждения. Только отвращение к себе и к мужчине, у которого хватает глупости хотеть меня. Но отвращение — это все-таки лучше, чем то, что я чувствую обычно.

Незнакомец стаскивает с меня трусики и приступает к своему мерзкому, грубому и короткому делу. Он бормочет какие-то сальности мне в ухо, обжигая его своим горячим дыханием. Я крепко зажмуриваю глаза и думаю о Д. Однажды, когда у него уже не оставалось сил выносить мою острую, ежесекундную болезненную потребность в нем, когда ему хотелось просто заткнуть меня, он тоже трахнул меня прямо в прихожей у стены, но до чего же по-другому это было. И как легко и хорошо мне стало потом.

Через три минуты все кончено. Через пять я уже опять на улице, мне больно в низу живота, в трясущейся руке зажат мобильник.

«Я не знаю, что мне делать. Только что у меня был худший в жизни секс с каким-то незнакомцем, просто чтобы не думать о тебе. Не помогло. Я знаю, ты больше не хочешь меня, но мне нужна помощь. Пожалуйста. ххххоРРР — Дж.».