Книга Эскадрилья наносит удар - Анатолий Сурцуков

Саню охватил озноб. Стараясь не выказывать внезапно настигшего его страха, он сосредоточился на разглядывании незнакомого ему главаря, сидевшего рядом с Кадыровым. Боевик был коренаст, широк в плечах, импозантен в своей роскошной импортной полевой форме; с широкой окладистой бородой, добродушным лицом, напоминал чем-то крепкого сибирского мужика, кулака, сменившего тулуп на военную форму.

Допрос вел начальник контрразведки. Изредка задавал вопросы Кадыров и незнакомый главарь. Вначале последовали те же «протокольные» вопросы, на которые Жуков отвечал односложно.

Все пытались выяснить, военнослужащий ли он. Саня, придерживаясь ранее озвученной версии, стал снова утверждать, что он — спасатель. Это в общем было близко к истине. Ему предложили вспомнить, кого из чеченцев он спасал при эвакуации из Грозного и во время стихийных бедствий. Жуков ответил, что у спасателей не принято допытываться, кому ты помогаешь. Внезапно Кадыров, придвинувшись вплотную и сверкнув глазами, спросил: «Наших убивал?!!»

Саня, внутренне сжавшись, спокойно ответил, что спасатели оружия не носят и в стрельбе при боевых действиях участия не принимают. Сам же мысленно еще раз поблагодарил Бога, что при допросе не присутствовали боевики, в которых они гранатами швыряли.

«Но тебя же прикрывали вертолеты, которые уж точно в наших стреляли!» — не отступал Кадыров. Саня, нарочито замедляя темп речи, чтобы успевать придумывать ответы, возразил, что у каждого свое дело. И потом, пока по вертолету не стреляют, он не огрызается.

«Осуди публично политику Путина и Казанцева, ставшего представителем президента на юге России! Сохраним тебе жизнь». Вот так новость! Командующего, значит, повысили!

Саня, повесив голову, задумался. Понимал, что вопрос неспроста. Знал, какова ему цена. Жить хотелось. Очень. Но представить, что ты живешь в виде раздавленного червя, Саня не смог. Предел есть всему, в том числе тому, что себе позволяешь, а что — НЕТ. И дело не в политике. Не то сейчас время, чтобы за Сталина или за кого-то другого персонально жизнь отдавать. СЕБЯ не смог предать в тот момент Саня, не смог дать себя опустить до адового дна.

Есть, господа вурдалаки, вещи, которые вам не понять. Медленно подняв голову, Саня тихо сказал: «Я простой русский человек. Занимаюсь своим делом, которое знаю хорошо. Но это все, что я знаю. Президент обладает гораздо большей информацией, которая мне неизвестна. На основе этого он принимает решения. Как я могу делать вывод о том, правильно ли он поступает, если у меня нет и сотой доли ТЕХ сведений, которые есть у президента?» В комнате повисла тишина. Наконец плешивый контрразведчик раздраженно крикнул: «Ты из себя героя не строй! Сейчас мигом тебя во дворе шлепнем за отказ сотрудничать с нами!» «Это уже ваше дело, шлепнуть меня или нет, только вот заслуг перед Ичкерией у меня не меньше вашего будет», — пошел ва-банк Жуков. «Это как?» — заинтересовался Тракторист. «А вот так. После Хасавюрта был открыт аэропорт Грозный, куда со всего света самолеты стали прилетать, да и вы по всему миру шастать. Любой аэродром без организации поисково-спасательного обеспечения не работает. А налаживал эту систему я. Эвакуация мирных жителей из Грозного — чья работа? Сколько бы полегло ваших, если бы не взялись мы за это?»

«Примешь ислам?» — вдруг спросил Кадыров. Этот вопрос поставил Саню в тупик. Ответить «нет» на прямой вопрос муфтия в данной ситуации означало бы верную смерть. Немного подумав, он сказал, мысленно попрощавшись с белым светом: «Зачем вам перерожденец, принявший веру под угрозой жизни? Я еще слишком мало был среди ваших людей, чтобы понять устои ислама…» Снова долгое молчание повисло в комнате. Кадыров встал и, проходя мимо Жукова в другую комнату, негромко, но ясно произнес одно только слово: «Мужчина…»

Следующим на допрос привели Могутнова. Был он в «исповедальне» меньше Жукова. Пришел в сарай бледный и молчаливый. О чем с ним «беседовали», Саня не стал спрашивать, Толя не рассказывал, а потом было не до этого.

Спецназовца вызвали последним. Тот пробыл в страшной комнате недолго. Привели его обратно, кинули на солому с размаха. Саня удивился перемене, произошедшей с ним. До синюшного цвета бледное лицо, трясущиеся губы, ладони. Руками обхватив голову, «Василек» качался из стороны в сторону, мыча что-то нечленораздельное. Жуков, положа руку ему на плечо, попытался заглянуть ему в глаза. В расширенных зрачках бойца зияла пустота… Чуть ли не силой заставив спеца выпить из кувшина воды, Саня начал трясти его, приводя в чувство. Наконец тот заговорил, почти не разжимая сжатых в судороге губ. Голос его был чужим, замогильным, как у чревовещателя. Оказалось, он, пытаясь воспользоваться своей восточной внешностью, объявил на допросе, что является мусульманином. Чуть ли не хадж в Мекку совершил, свой, мол, в доску. Тогда в ответ услышал, что если мусульманин, то должен был быть давно в рядах моджахедов, в лесу с автоматом вместе с ними бегать. А если оказался в стане врага — то предатель вдвойне. Тут же нашлась соответствующая сура из Корана, из которой следовало, что теперь ему уготована одна дорога — в ад, и что должен он незамедлительно начать к ней, этой дороге, готовиться, так как скоро его расстреляют. Когда, не сказали, но что скоро — дали понять. Перейдя на свистящий шепот, спец стал умолять Жукова запомнить его новосибирский адрес, имя и фамилию — Дима Беленко, чтобы сообщить семье.

Дети малые, вот и пошел на контракт, чтобы их прокормить, через месяц должен был обратно домой ехать, а вот теперь…

Саня как мог стал успокаивать страдальца, неловко шутил, пытаясь не обращать внимания на витавший в воздухе, охвативший их и, казалось, ставший осязаемым смертельный ужас. Однако очень скоро с противным железным лязгом внезапно отворились двери. Двое боевиков подхватили под руки мгновенно обмякшего Дмитрия и, как черти в аду, поволокли его к выходу. Последний взгляд его Жуков запомнил на всю жизнь…

Это был взгляд затравленного зверя, которому пара волков уже вцепилась в горло, и понявшему, что от смерти не уйти. Смертельная, ни с чем не сравнимая тоска в этих глазах, недоумение, боль, мольба и вместе с тем — смирение перед судьбой и покорность воле Божьей. В этом взгляде были и величие постижения смерти, недоступное простым смертным, и собранность путника перед открывшейся ему длинной дорогой. Это был взгляд человека, обращенный к Богу, существа уже не от мира сего…

Коротко и сухо прозвучали неподалеку две автоматные очереди. Тихо завыл по-собачьи Могутнов, уткнувшись лицом в солому. Сане снова стало очень зябко. Могильный холод обхватил его плечи и заполз внутрь живота. «Ничо, Толян, прорвемся…» — еле проронил он и выключился от навалившихся за этот день переживаний.

* * *

Командование группировки войск в Чечне, штаб СКВО, да и многие другие органы военного управления в Москве не оставались безучастными к судьбе попавших в плен спасателей. Были задействованы все возможности для сбора информации о пропавших, поиска их местонахождения, вариантов вызволения из плена. Через различные каналы прощупывались подходы к главарям с целью обмена или выкупа пленных. Главари, посовещавшись, пришли к выводу, что из-за простого спасателя такую суету федералы вряд ли разовьют, и поняли, что в их руках оказался более ценный «материал», чем они предполагали вначале. От замысла выкупа они отказались, но стали размышлять над вариантами возможного обмена.