Книга Концерт "Памяти ангела" - Эрик-Эмманюэль Шмитт

Однако это молчание их не успокаивало; наоборот, оно бесконечно усиливало смысл роковых фраз, сказанных в начале ссоры; что до их безупречного поведения, отполированного годами практики, оно было занавесом, за котором шли военные действия.

Потрясенный неожиданностью, Анри страдал больше, чем Катрин: как все гордецы, он спокойно допускал, что его могут не любить, но смириться с тем, что его презирают, никак не мог, тем более что это презрение исходило от близкого существа, лучше всех его знавшего. Ему предоставлялись на выбор три выхода: или признать правоту Катрин, то есть согласиться с тем, что он использовал своих близких и смошенничал на выборах; или попытаться оправдаться в глазах жены; или же полностью все отрицать.

Разумеется, он выбрал третий вариант. Успокаивая свою совесть, не допуская мысли, что бунт его половины имеет под собой какое-то основание, он все себе простил и переписал историю: Анри перестал быть первопричиной проблемы. Проблемой сделалась Катрин. Теперь он сетовал на то, что у него такая супруга, сумасшедшая, шизоидная, сварливая, завидующая его успеху — его успехам. Какая странная особа! Фальшивая, надломленная, двуличная, с виду очаровательная, на деле ненавистница, просто доктор Джекил, превратившийся в мистера Хайда.

Катрин же очень забавляла эта новая ситуация. Ей нравилось мучить мужа. По крайней мере, она избавилась от роли свадебного генерала и безответной, вечно обманываемой жены. Он ее опасался. Она принуждала его жить бок о бок с женщиной непредсказуемой, с незнакомкой, которой он боялся: по его лицу пробегали судороги, а черные глаза тревожно вопрошали: «Что она будет делать? Что она скажет? Что она думает?»

Для нее было делом чести не давать ему ни ответов, ни намеков; она не подавала никаких поводов; мало того, чем больше она от него ускользала, тем больше вынуждала постоянно всматриваться в нее, до наваждения. Она выходила на сцену жизни для одного Анри. Публика ее исчислялась миллионами как во Франции, так и за границей, поскольку в силу положения она была выставлена на всеобщее обозрение; но все же до сих пор она очаровывала только наивных людей, простаков, полагавших, что она влюблена в Анри и счастлива быть первой дамой.

С момента своего признания она приобрела зрителя проницательного, могущего оценить ее таланты, способного понять, насколько то, что она изображает, противоположно тому, что она чувствует; отныне Анри не только отдавал себе в этом отчет. Это его ужасало. Какое наслаждение… Тем не менее президент как хороший политик знал, что никто не бывает искренен постоянно, что люди лгут, хитрят, обещают, забывают; но как хороший политик он также немного верил в то, что изображал: волнение, возмущение, гнев, могущество, бессилие. Безграничный цинизм. Катрин представлялась ему пропастью, на дне которой корчатся осужденные на вечные муки.

Анри стало ненавистно это вынужденное сосуществование с собственной женой. Затем он незаметно перенес свою ненависть на саму Катрин.

Он все меньше скрывал свои чувства. Как только рядом не оказывалось свидетелей, он сбрасывал маску заботливого мужа. Стоило им сесть в машину или войти к себе во дворец, как раздражение, неприязнь, ярость тотчас искажали черты президента Мореля. Он делался раздраженным, желчным, кипел едва сдерживаемой злобой.

Катрин была в восторге от этого всплеска вражды, которая ее подхлестывала, оживляла, развеивала скуку; она с благодарностью принимала это новое состояние, как дерево приток соков весной. Пусть это и не было обновлением их любви, но зато было обновлением их жизни.

Как-то раз, бродя по бутикам в Сен-Жермен-де-Пре в сопровождении двоих телохранителей и шофера, она заметила в отдалении какого-то типа в бежевом плаще, все время попадавшегося ей на глаза.

Она сразу же сообразила, в чем дело: муж установил за ней слежку. Она торжествовала. Не только сама сделала вид, что не замечает сыщика, но и отвлекла внимание своих телохранителей, чтобы они тоже его не заметили.

«Что ему надо? Что он хочет знать?»

За месяц она раскрыла цель этой слежки: президент составлял список друзей жены. После чего послал каждому из них приглашение в Елисейский дворец для участия в «неформальном коктейле», без Катрин, чтобы в беседе ловко вытянуть из них что-нибудь. Незаметно для своих собеседников бывший адвокат, ставший главой государства, сумел определить степень их близости с Катрин, восхищения или неприязни к собственной персоне. Ну а его главной целью было разузнать, успела ли Катрин поделиться со своими доверенными лицами хранимыми ею взрывоопасными секретами.

Рассказы друзей ее очень позабавили. Они же, смущенные, польщенные, управляемые, так и не догадались о настоящей причине поступков Анри: собственной безопасности.

«Если он следит за мной, это не ради меня, а ради себя. Он интересуется только собой».

Поскольку человек в плаще или его неприметный заместитель продолжали ее преследовать, она решила провести их.

Она попросила некоего Шарля, друга друзей, антиквара с Левого берега, принять ее в своей холостяцкой квартирке. Сорокалетний красавец, высокий, стройный, элегантный, моложавый, несмотря на белые нити, пронизывающие его темные волосы, с готовностью согласился, польщенный. Каждый день с пяти до семи она бывала у него, соблюдая показную осторожность. За занавешенными окнами они вдвоем пили чай, болтали, смеялись, слушали музыку — так что довольный вид, с которым она покидала его дом, — щелчок, вспышка — был непритворным. Достаточно ли для того, чтобы удовлетворить подозрения господина Мореля?

Через неделю по глазам Анри она поняла, что его поставили в известность. По каким признакам она это заметила? По радостному блеску: он был уверен, что наконец-то застал жену на месте преступления.

Она прилежно продолжала свои посещения и вторую неделю.

Утвердившись в своих подозрениях, Анри с трудом скрывал радость. У Катрин, напротив, это получалось очень хорошо.

На третьей неделе она нанесла последний удар: прошлась с Шарлем по Парижу, посетила ресторан и театр. Потом, поскольку желаемой реакции не последовало, посредством нескольких ловких телефонных звонков добилась того, что папарацци незаметно запечатлели новоявленных друзей вдвоем.

В субботу утром снимок появился в наихудшем, скандальнейшем еженедельнике, снабженный подписью: «С таким избранником, как этот, первой даме трудно будет вызвать ревность президента».

Дальше журналист недвусмысленно намекал на общеизвестные гомосексуальные пристрастия парижского антиквара. Действительно, кое-кто поинтересовался личностью Шарля и тут же узнал о его склонности исключительно к мужскому полу. Только двое шпионов в плащах — потому что идиоты — и ее муж — потому что слишком любил женщин — могли прошляпить эту подробность и вообразить, что Катрин действительно взяла Шарля в любовники.

В тот же вечер в Елисейском дворце на гала-приеме в честь российского президента, надев длинное платье и пройдя по парадным коридорам, она повстречалась с Анри, таким хмурым, как будто он был оскорблен тем, что она ему не изменила. Втайне ликуя, она вытерпела тысячный государственный ужин, нудный, как педсовет, ужин, прошедший без сучка без задоринки, без единого слишком громкого слова, слишком оживленного жеста, слишком оригинального высказывания, — восковые фигуры среди высоких стен и монументальных гобеленов.