Книга Девять унций смерти - Сергей Раткевич

— Господину путнику угодно жрать!

Трактирщик вздрогнул и даже слегка подскочил от испуга, но тут же, справившись с собой, расцвел в неподражаемой улыбке:

— Это значит двойной сырный суп, тройное жаркое, мясной пудинг и порция жареных угрей, а также кувшин вина, верно?

— Тащи, — выдохнул Якш, и трактирщика как ветром сдуло.

Отдав должное всем по очереди яствам, а проще говоря, как следует обожравшись, Якш смог наконец с облегчением вздохнуть и прислушаться к тому, что происходит вокруг. Происходящее его порадовало. Во-первых, нигде ничего не раскачивалось, и одного этого уже было достаточно для счастья. Во-вторых, готовилось нечто веселое и зрелищное.

Троаннский Якш понимал несколько хуже олбарийского, впрочем, ненамного, в конце концов, на этом языке столько красивых песен… Именно о песнях и говорили сидящие вокруг люди. Точней, о том, кто сейчас будет их петь.

— Сам Мишель Брессон из Реймена… — донеслось до него.

«Отлично! — подумал Якш. — Вот и послушаем, чего они стоят, эти хваленые рейменцы!»

То, что подобная знаменитость почтила своим присутствием обычный захолустный трактир, было неслыханной удачей, говорили все. Трактир набился — не протолкнуться. Некоторые ретивые мамаши принесли даже малышей, это ничего, что маленькие, пусть слушают, будет потом, что вспомнить и чем похвастаться.

О прибытии барда возвестила тишина, обрушившаяся столь внезапно, что Якшу показалось, что он уже умер. Потому что в реальном мире так тихо быть не может. Оказалось, может. А потом общий вздох пронесся по толпе, и народ расступился, пропуская к трактирной стойке щупленького невзрачного человечка с потертым кожаным футляром в руках.

Якш даже огорчился. Меньше всего это тощее низенькое недоразумение походило на великого барда. А больше всего — на сморщенный стручок какого-то съедобного растения, тысячу лет пролежавший в какой-нибудь тайной гномской кладовке, потерявший вкус, цвет, запах, позабывший даже собственное имя.

«Может, ошибка какая вышла? — мелькнуло у Якша. — Может, это и не он вовсе?»

Впрочем, толпа взирала на музыканта с прежним восторженным вниманием.

Тем временем музыкант открыл футляр и достал лютню. Достал уверенно и спокойно. Без показной небрежности, без лихости. Достал, как после долгого сна потянулся. Как улыбнулся любимой. Как подмигнул приятелю. Якш невольно подмигнул в ответ и только потом сообразил — не он один это проделал! А уж как улыбались все женщины в трактирной зале! С лютней в руках человечек преобразился. Он не стал краше, но обрел законченность, вот словно бы все это время ему чего-то не хватало, ну а теперь наконец-то все как надо!

Якш, в совершенстве освоивший искусство повелевать при помощи голоса, был потрясен — этому стручку сушеному и голоса не надо, ему подмигнуть достаточно, и за ним пойдут, побегут куда угодно… постойте, как же это? Да ведь он-то и не подмигивал вовсе! Это все остальные… как по команде. Подмигивают, улыбаются. А он всего-то и сделал, что лютню достал из футляра!

Вот тебе и вот. Стручок сушеный, да?

Мастер. Настоящий мастер. Гросс.

А потом человечек взял аккорд и как бы встал из себя. Встал и шагнул к слушателям. И вырос. И стал великаном. Достаточно огромным, чтоб посмотреть в глаза вселенной. Достаточно храбрым, чтоб не испугаться. Его сморщенное лицо преобразилось, став юным и прекрасным, а глаза вспыхнули, как звезды.

Дыхание струн наполнило зал. Это был дождь, дождь теплый и благодарный за что-то хорошее. И нежным рокотом басов вторил отдаленный гром, бежали, стремились куда-то веселые ручейки воды, это была совсем не та вода, что так измучила Якша. Это была та вода, что в кружке, в чаше, в кувшине и в дожде.

А потом бард запел, и Якш понял, что все хорошее в этой жизни только еще начинается, что по-другому просто не может быть, раз поются на этом свете такие песни.

Якш знал, что он не запомнит ни слова.

Якш знал, что он никогда их не забудет.

Бывает и так, оказывается…

Он смеялся, когда пелось о смешном, плакал, когда пелось о печальном, да разве он один? И если встретили барда почтительным молчанием, то окончание каждой песни отмечалось такими бурями восторга, что Якш мимоходом удивился, как это у трактира крышу не сносит, неужто ее гномы ладили? Да нет, вряд ли, крыша-то вполне деревянная, а по дереву гномы, по правде сказать, мастера невеликие, почти что и вовсе никакие. Так что крыша, не иначе, что чудом, держалась. Или старый лютнист и об этом как-то позаботился? Якш бы не удивился.

Когда все закончилось и маэстро решительно упрятал свой инструмент в футляр, пришло время для вознаграждения. Люди, не толкаясь, соблюдая во всем чинность и порядок, подходили к барду и с изъявлениями благодарности протягивали ему кто сколько мог.

Якш вытер слезы и решительно выгреб полкошеля. Дождавшись своей очереди, он с поклоном протянул деньги:

— Маэстро…

— А с учеников я денег не беру! — лукавая улыбка в голосе старого мастера.

— Но я же еще не… — Якш до того ошалел, что даже не сразу сообразил, этому человеку попросту неоткуда знать о его мечте, о скрипке в его дорожной котомке и всем прочем, что с ним происходило.

А когда сообразил, вздрогнул и посмотрел барду в глаза. А когда посмотрел — вздрогнул еще раз, потому что понял — тот знает все. А бард усмехнулся и подмигнул.

— Это тебе только кажется, что ты еще не… а на деле… жаль, ты не мой ученик, но… ищи своего мастера. Ты ведь в Реймен идешь?

— В Реймен, — окончательно потрясенный, выдохнул Якш.

— Вот и правильно, — одобрил бард. — И убери деньги, я еще заработаю, а тебе пригодятся. Молодой еще. — Счастливо тебе! — Бард хлопнул его ладонью по плечу и отвернулся.

Якш отошел в сторону и ошарашенно потряс головой.

«Молодой? Это я-то? Шутки шутить изволите, уважаемый маэстро!»

А потом он вдруг понял. Бард его и вовсе не разглядел. Не увидел. Его — не увидел. Не увидел бывшего владыку всех петрийских гномов, цверга из рода цвергов, прожженного интригана, циника и политика, ставшего бродягой по собственной воле утомленного властью старика. Он увидел в нем другое. Главное. То, что почел главным. Ученика увидел. Того, у кого все еще впереди. Вот и решил, что тот молод, а как иначе?

«Ну уж если он сказал, иди в Реймен, ищи мастера… значит, у меня и в самом деле получится! — возликовал Якш. — Получится! Не может не получиться!»

* * *

Знаешь, о чем поет скрипка? О звездах… Они глядят на тебя, пока ты спишь. А ты спишь и не слышишь, как они смотрят. Спишь и не видишь ее песню. Быть может, тебе даже неизвестно, что она приглашает тебя на танец? Каждым своим звуком приглашает, а ты спишь… Ты так не вовремя уснул. Впрочем, здесь и нельзя уснуть вовремя. Здесь спят только не вовремя. Почему? Да потому, что времени здесь нет. Как может быть какое-то время для сна, когда времени и вовсе не бывает? Никакого. Здесь только ночь. Только ночь — и все. А времени нет. Так что просыпайся, а то так и не узнаешь, о чем поет скрипка, ведь она поет о звездах… о звездах…