Книга Заговор "Королей" - Георгий Пушнин

— Плохо друзей выбираешь. Всё ещё ничего не хочешь мне сказать? — настойчиво продолжал Фернандо Мануэль.

— Судя по тому, что ты меня спас, иногда я в выборе друзей не ошибаюсь. Мне надо в посольство.

— Для начала я тебе кое-что расскажу, а потом сам решишь, в посольство тебе или ещё куда. Во всяком случае, в гостиницу пока лучше не соваться. Наверняка тебя там ждут. Веселый в этом году карнавал в Эль-Таре.

ПОДМОСКОВЬЕ, АВИАИСПЫТАТЕЛЬНЫЙ КОМПЛЕКС КОРПОРАЦИИ «КАСКАД», ЯНВАРЬ 2008 ГОДА

Сознание пыталось вернуться к Павлуше Латунину несколько раз. От этих попыток остались смутные картинки — какие-то угрюмые, неприятные лица, склонившиеся над ним. И снова забытье, которое под конец стало сопровождаться сновидениями. В одном из таких сновидений Павлуша, например, услышал:

— На фига ты его по башке бил? Сказано же было — поэту крышу не портить. Можно просто газом: он же, блин, культурная ценность. Их только газом.

— У меня баллон заело, — отзывался другой голос, в котором сквозили извиняющиеся нотки. — Может, я ему доброе дело сделал. Может он, как я его приласкал, вообще «Смерть поэта» сочинит.

— Мозги у тебя заело, а не баллон. Проверять надо. Ой, глянь, опять глазами смотрит. Вколи-ка ему…

Вслед за этим, видимо, вкалывали, так как Латунин слышать голоса переставал.

Но настало утро, когда он проснулся со светлой лампой у изголовья и ясностью необыкновенной в душе на широкой кровати с хрустящими простынями в незнакомой, богато обставленной спальне. За окном плавно валил снег. На прикроватном столике, на подносе, его ожидал ароматный, аристократический и оттого совершенно нереальный завтрак. И ни души. Павлуша откушал с аппетитом, потом проверил двери. Одна оказалась заперта, вторая вела в ванную комнату. Латунин решил покориться обстоятельствам, принял душ и переоделся в шелковую пижаму. Он отчетливо помнил все, что с ним произошло до того момента, как он вошел в подъезд. Латунин от нечего делать всмотрелся в пейзаж за окном. Собственно пейзажа в обычном понимании слова никакого не было, только одинокая сосна, каменная высокая ограда вдали, белоснежное пространство с редкими штрихами кустиков. Снег прекратился. Откуда-то беззвучно взлетел грузовой ИЛ, поблескивая крыльями на фоне светлеющего неба. Латунин не терпел отсутствия звуков. Он взял поднос и с размаху долбанул по оконному стеклу. Нулевой эффект, стекло даже не дрогнуло.

Зато через неприступную ранее дверь в комнате появился Илья Чернявский.

— Павел, — укоризненно сказал Илья, — стекла в чем виноваты? Плохо себя чувствуешь?

Латунин бросил поднос и уперся в Илью изумленным взглядом. Его он меньше всего ожидал здесь увидеть.

— Хорошо я себя чувствую. Что это за место? Я в больнице?

Илья картинно упал на кровать и довольно улыбнулся.

— Без нервов, корнет. Вы в полной безопасности и под присмотром. Извини, что пришлось немного твою причёску поцарапать. Свои люди — сочтёмся. Так всегда: разрабатываешь план, даешь четкие детальные инструкции, а потом какие-нибудь козлы всё равно делают по-своему. Исполните ли — кошмарная публика. Я их за дурость разжаловал: будут дорожки подметать в небесной канцелярии.

Латунин вздрогнул и воззрился на Чернявского с еще большим удивлением. Илья расхохотался и раскинул руки. Он получал удовольствие от латунинского смятения. Затем Илья резко сел и дружески подмигнул пугливому другу.

— Ладно, шучу я… Живы-здоровы твои мучители. Просто устроил им нагоняй. И не смотри так — разве это главное? Знаешь, я сначала хотел тебе какую-нибудь историю наплести, вроде нашли тебя бездыханного на дороге, или на пороге собственного дома, или в капусте, или отбил я тебя, например, у злобных похитителей. А что, Павлуша, ты бы поверил?

— Не знаю.

— Поверил бы, сентиментальный ты человек. Да что-то не хочется мне сочинять, не тот день, игра пошла. Твоя роль сделана, располагайся в партере и наслаждайся.

Латунин, перед которым вдруг открылось во всей своей ненасытной ясности действительное положение вещей, только что не взвыл. Всегда больно и противно, если тебя используют. Чернявский даже сочувствовал Павлуше, творчеству которого симпатизировал. Была у Павлуши пара строк, которая даже его, Чернявского, проняла. За эту-то пару строк он и оставил его в живых. А ещё, возможно, из-за того, что смотрела на него из прошлого чистая, как слеза ребенка, Павлушина непроходимая наивность. Хотя поэтов в России и принято убивать при первом удобном случае. Но сейчас Илья наслаждался. Ему давно не с кем было поговорить начистоту.

— Брось, Латунин, не смотри на меня, как Ленин на буржуазию. Ещё сутки — и партия будет сделана. Я такого экстаза не испытывал даже тогда, когда американам зеркала портил. Помнишь АЭС в Бразилии? «Конкорд», китайскую подлодку? Какой шаткий мир. Доли сантиметра — и гудбай, Америка, оу… Горе человечества в том, что оно сочиняет технику, которую не умеет толком контролировать. А ведь коли найдется лихой человек с фантазией… И ведь нашелся.

— Ты хочешь сказать, что это все ты?

— Я? Конечно, нет. Не буду нескромным. Мои ребята-кулибины сочинили устройство. Думаю, покажи его сейчас миру — начнется: конверсии, соглашения, запреты. Не умеют люди кайф ловить. Весь праздник потонет в гуманизме. Никакого наслаждения результатами чистого творчества.

— Ты болен, Илья.

— Это вы все больны. Вы все вписаны в иерархии, структуры, сети и держитесь за них, обливаясь соплями от счастья. А я — сам себе структура. Захотел — и шарахнул, не стал конвенций дожидаться. Между прочим, я для родины старался. Вон как америкашек сразу с военных рынков поперли.

— Да плевать тебе на родину. — Латунин удивился, что совершенно не испытывает страха. — Чего ты хочешь, Илья?

— Для начала поиграть, размяться. Я вообще с тех пор, как государство несколько раз со мной поиграло — ещё тогда, в девяностых, — приобрел такой, знаешь ли, нездоровый азарт: всякий раз хочу знать, а что будет, если я нажму на эту красненькую кнопочку или дерну за эту тоненькую веревочку. Это потребности, так сказать, первого уровня. На втором уровне у меня… Как ты считаешь, мне пойдет быть президентом? Я сначала хотел сделать президентом Столбова — на год-полтора, не больше. Потом думаю — зачем мелочиться?

— У нас есть президент, — сказал Павлуша.

— Чем же он вас так подкупает? Ой, я забыл. Гайки заворачивает. Вы без это го не можете. Да чёрт с ним, с президентом, кем бы он ни был. Он мне надоел — и точка. Хочу сменить картинку в телевизоре.

Илья Чернявский замолчал, и видно было, что он внезапно рассердился — вспомнил неприятное или протрезвел на минуту. Латунин принял это за хороший знак. Он знал Илью тысячу лет и скорее склонен был принимать происходящее за временное помешательство. Споткнулся друг, было черное пятно в душе, и вдруг оно глаза захлестнуло, все исказило.

— Опомнись, пока не поздно, — решил урезонить Илью Латунин. — Люди в чём виноваты? Разорилась твоя фирма в девяносто восьмом. Давай теперь за это атомную бомбу на Кремль сбросим. Эти детские травмы — извини, Фрейд какой-то, обиды из каменного века. Взгляни иначе: не разорись ты тогда — не быть тебе на вершине иерархии, которую ты так не любишь, и в структуре, которую так ненавидишь.