Книга Крутые-крутые игрушки для крутых-крутых мальчиков - Уилл Селф

Размышляя о поездке, Билл принялся строить прогнозы — крайне оптимистичные — о том, как много времени займет у него путь: два часа до Инвернесса, полтора от Хайлендса до Перта, еще час до Глазго. Возможно, он даже успеет пообедать. Затем, поздним вечером — по шоссе М72 до Карлайла. Потом шоссе М6 — река, струящаяся до самого Бирмингема. Может, удастся остановиться в Мозли, что-нибудь перехватить. Предпоследний этап — шоссе М40, поздней ночью, с окружающими дорогу призрачными щупальцами тумана, с седаном, гудящим по Мидлендсу на пути в Лондон. И наконец сам крошащийся город; бормотание выхлопной трубы, отражающееся от стеклянных витрин автосалонов и магазинов офисного оборудования на Вестерн-авеню.

Представляя себя в Лондоне, в час ночи, после семисот миль напряженной езды, Билл заранее ощущал разбитость во всем теле, замыленность перенапряженного разума. Он подумал, что мог бы проникнуть в квартиру Бетти, затем в ее постель, затем в нее. Или нет. Вместо этого пойти в пивняк. Нарезаться как следует. Бросить машину. Доползти домой.

Машина застряла за насупленным семитонным мусоровозом. Грязь налипла на его покатых боках, периодически вниз срывался ком-другой. Они находились на длинном прямом участке, ведущем к Роудсайду, где дорога А882 отслаивается и бежит к Вику. Здесь дождь прошел недавно и дорогу прочертили длинные лужи; в солнечном свете они казались осколками зеркала, выбитыми из сияющих небес. Не раздумывая, Билл проверил зеркало заднего вида, боковое зеркало, щелкнул переключателем и вдавил педаль в пол. Машина дернулась вперед, в звук мотора вплелось отчетливое «гнннгнн» турбокомпрессора. Билл почувствовал, как колеса скользят и проворачиваются, борясь с водой, грязью и щебнем. Он был на двести метров впереди и шел под девяносто, прежде чем сбросил скорость и снова занял левый ряд.

Первый отрезок — самый тяжелый, подумал Билл. Он воплощал в себе экзистенциальный прыжок в неизвестность. Если машина и человек его пережили, значит, они заключили пакт на это путешествие. Для такого гигантского пробега существует только два способа: медленный и философичный, он же езда. Билл выбрал второе. Он отпраздновал, закурив второй из скрученных на толчке косяков. Магнитола выдала «The Upsetter», потрясающий басовый шум превратил двери в пульсирующие и вибрирующие доски, а всю машину — в огромную колонку. Билл ухмыльнулся сам себе и еще глубже согнулся на сиденье.

Машина громыхала по неровной земле. Ландшафт все еще не мог определиться, как ему выглядеть. От дороги в сердце Кейтнесса сочился торфяник — липкая каша из трав и черной земли. Вдалеке поднимала свою увенчанную белым голову одинокая скала. Билл решил, что здесь совершенно уместно смотрелись бы пара трицератопсов и птеродактилей. У него некогда был один пациент, страдавший от динозаврофобии — его пугал не столько их размер или возможная прожорливость — с этим страхом он мог справиться и сам, — сколько мысль об огромной шкуре, усеянной бородавками. Билл излечил эту фобию — более или менее. Вспомнив, он ухмыльнулся собственному отражению в зеркале заднего вида, надеясь, что ухмылка вышла печальной. Герпетофоб становился все более неконтролируемым практически во всех остальных сферах жизни. В конце концов он загремел в психушку — после того, как в приступе психоза устроил резню в игрушечных магазинах Южного Лондона, поотрывав головы сотням игрушечных динозавров.

Билл больше не занимался психоанализом. Не видел в этом никакой пользы — во всяком случае, убеждал себя, что это так. На самом деле ему было проще заключать контракты с агентствами и выступать в роли временного психиатра. Он мог сам выбирать время и объем работы. Особенно Биллу нравилось успокаивать настоящих психов; тех, кто мог превратиться в вооруженных вилками дервишей. Сейчас ему частенько звонили копы — когда в участке оказывался берсерк, а они не желали пачкать форму телесными выделениями. Билл не сказал бы, что полностью погружался в безумный, безумный мир психов — такие лэйнговские штучки отправились туда же, куда и теория о ненаследственном характере шизофрении, но он умел полностью проникнуться рвущимися наружу психозами и выписывающими пируэты взглядами на мир: в один миг они несутся ввысь, в следующий — корчатся на земле.

Еще Билл любил вести немного опасный образ жизни. Любил рисковать. Раньше он соблазнял женщин, но потом устал от этого — или думал, что устал. На самом деле он и правда устал. Он по-прежнему гонял на машине. Вдоль и поперек Оркни, пять-шесть раз в год. На небольшой ферме на Папа-Вестрей чинил стены и ограды, даже соорудил новые пристройки к дому. Держал пятерых лонгхорнов — скорее как питомцев. Плюс, разумеется, выпивка. Плюс Бетти — вроде как. Взаимоотношения, с его стороны построенные на сексе, с ее — на сексе и предвкушении. Билл не думал о бывшей жене. Не то чтобы он не мог вынести связанной с ней правды — ведь проницательность была его профессией, — просто не чувствовал потребности и дальше думать обо всем этом. Это осталось в прошлом.

У Билла была плотная кожаная куртка. У Билла был седан с трехлитровым движком и турбокомпрессором. Он любил односолодовое виски и траву. Он любил лодки; на Папа держал длинный пассажирский ялик. У него были прямые черты лица, светлые волосы он носил коротко остриженными. Раньше женщины с обожанием гладили его веснушчатую кожу. Он любил лазать по горам — очень быстро. За день часто поднимался на три трехтысячефутовика. Не отличался болтливостью — разве только когда изрядно напьется. Любил отовсюду извлекать информацию. В этом году ему исполнилось сорок.

В Латертоне, где бесновалось Северное море и низкие утесы обрушивались в его серебристо-синюю красоту, Билл взглянул на часы — классический хронометр. Было почти одиннадцать. Часы на торпеде указывали на пять минут двенадцатого, панель магнитолы показывала ровно 11.00; он оторвал взгляд от дороги и взглянул снова — она мигнула и показала 11.01. «Портленд Армс» в Либстере должен как раз открыться; после такой тяжелой, как сегодня утром, езды можно позволить себе пинту — и стопку. Билл лениво провернул руль налево и направился на север по дороге А9.

В отделанном деревом баре Билл оказался единственным посетителем. Скрип его кожаной куртки о винил кресла вызвал крайне вежливого мужчину в одеянии горского джентльмена - или его подобия - твидовый пиджак, жилет с роговыми пуговицами, фланелевые брюки, броуги. Рубашка «Вайелл» абсорбировала тартановый галстук, растворяя его в собственном узоре. Вдобавок к этому он носил экстравагантные рыжие усы с закрученными концами, которые аннулировали прочие, невыразительные черты его лица так же, как красная полоса аннулирует курение. Билл не узнал мужчину и подумал, что это, должно быть, зимний менеджер; он недавно в Кейтнессе и, возможно, еще не подозревает, какими унылыми будут предстоящие четыре месяца за стойкой.

— Доброе утро, сэр, — сказал человек-абсурд. — Оно ведь и вправду замечательное, не так ли?

— Действительно, — вежливо ответил Билл. И, чтобы не переборщить, добавил: — От самого Бигхауза дорога была чистая, почти никакого дождя.

— Ну, говорят, сегодня ночью опять будет гроза... — Бармен взял с сушильной полки полупинтовый стакан и начал лениво, но проворно его протирать. Билл подошел к стойке, и человек-абсурд понял, что это сигнал: