Книга Десятая симфония - Йозеф Гелинек

— К тому же что?

— Да ничего, глупости.

— В расследовании преступления любая мелочь может оказаться полезной. Выкладывай свои глупости.

— Я просто хотел сказать, что, на мой взгляд, красота и добро нераздельны.

— На что ты намекаешь? Хочешь сказать, что добрый человек не способен на убийство? Подобную нелепость я даже опровергать не стану.

— Я знал, что ты сочтешь мои слова нелепостью. Ты сам настаивал…

— В следующий раз, даже если я буду умолять тебя на коленях, молчи. Что еще?

— Помнишь, вчера в лаборатории дочь Томаса сказала, что была на концерте с другом своего отца, неким Делормом.

— Да, ты с ним беседовал?

— Я назначил ему встречу в гостинице сегодня днем. Он тоже живет в «Паласе». Его зовут Оливье Делорм. Но он не просто друг Томаса, как сказала нам Софи Лучани. Он его дружок.

— Ну и ну! Выходит, Томас гомосексуалист? Как ты об этом узнал?

— Это сказали Бонапарты. Они терпеть не могут Делорма, это видно невооруженным глазом. Кажется, это называется гомофобией. Они сказали мне, что после развода с первой женой, матерью Софи, Томас поменял ориентацию.

— А почему дочь не сказала, что Делорм — любовник ее отца?

— Может, она стесняется того, что ее отец — гей. А может, и не знает об их отношениях.

— А может, она его покрывает, Агилар. Красота и добро не только не идут рука об руку, но часто зло прикрывается красотой, чтобы заманить жертву в ловушку. Вспомни о сиренах из «Одиссеи», которые своим волшебным пением завлекали моряков, и те разбивались о рифы.

Агилар вынул из кармана фотографию для паспорта и положил перед Матеосом.

— Кто это? Мистер Проппер?

— Это Делорм, шеф. Вид у него мрачноватый, верно?

— На фотографиях для паспорта у всех мрачноватый вид.

— Бонапарты мне сказали, что в нем два метра роста. Не человек, а шкаф. Я говорю об этом потому, что он единственный из подозреваемых, у кого хватило бы сил, чтобы схватить Томаса — его рост метр восемьдесят, — засунуть в гильотину и отрубить голову.

— Ты наносишь удары наугад, Агилар. Женщина не может совершить убийство, потому что красива, мужчина попадает под подозрение, потому что он крепкого сложения. Это что, детективная игра «клуэдо»? «Его убил сеньор Мандарин в библиотеке топором». И знаешь, почему мы не продвигаемся вперед? Потому что у нас нет мотива преступления. Мы не знаем, почему убили музыканта. Только если мы это узнаем, мы, может быть, поймем, кто это сделал.

— Ты хочешь, чтобы я отменил допрос Делорма?

— Нет, но не придавай слишком большого значения алиби. Алиби можно сфабриковать. Или нанять киллера. Главное — мотив преступления. Сосредоточься на мотиве. Попытайся выяснить, была ли у лысого причина убить своего любовника.

— Может, пойдешь со мной? Четыре глаза видят лучше двух.

— Не могу, мне надо идти к судье. Что говорят криптологи о татуировке?

— Мне сказали, что судья пришла в лабораторию с Понтонесом, судебным медиком, и еще каким-то парнем, музыковедом, и что тот сказал, что ноты на голове у Томаса — это фрагмент концерта Бетховена «Император».

— Потрясающе. И когда нам собираются об этом сообщить?

— Не знаю, шеф. Но теперь у нас кое-что есть.

— У нас есть только результаты параллельного расследования. Судья решила провести расследование самостоятельно, потому что думает, что в убойном отделе сидят болваны.

— В прошлом году мы дали маху с тем колумбийцем, и она нам этого не простила. Злопамятная дамочка.

— Я хочу поговорить с музыковедом. Как его зовут?

— Даниэль Паниагуа.

— Скажи ему, чтобы пришел в управление. Нет, погоди, не стоит его пугать. Скажи мне, где его найти, и я сам к нему пойду.

— Я хотел бы обсудить кое-что еще. В досье, которое ты мне вчера показал, было сказано, что Мараньон — член масонской ложи.

— Ну и что?

— А то. Я нашел в интернете копию масонской клятвы. Так вот, одно из наказаний за предательство у масонов — отсечение головы.

Глава 23

Умственное напряжение всегда вызывало у Даниэля зверский аппетит, и после звонка секретарши Мараньона он на глазах у изумленных Умберто и Кристины жадно проглотил свой завтрак, к которому пять минут назад даже не притронулся. Отметив, что он все больше втягивается в дело Томаса, друзья настоятельно посоветовали ему не пренебрегать личной жизнью.

— Поскорее помирись с Алисией и помни, что через несколько недель у нас свадьба. Если ты не придешь, мы навсегда с тобой поссоримся, а я так вообще кастрирую тебя собственной рукой.

По дороге на работу Даниэля мучили два вопроса. Решится ли его невеста прервать беременность, не предупредив его? Зачем такой могущественный и влиятельный человек, как Мараньон, хочет его видеть?

В тот день на первом же занятии Даниэль по просьбе студентов вернулся к прежней теме: каким образом композиторы использовали ноты вместо букв.

— Мы не всегда имеем дело с посвящением женщине, как у Шумана, — объяснил Даниэль. — Некоторые музыканты использовали ноты в качестве своеобразной подписи. Разумеется, наиболее известен случай с Бахом.

На специальной доске, на которую несмываемой краской были нанесены пять линий нотного стана, Даниэль написал четыре ноты: фамилию немецкого композитора.

— BACH. В — это си-бемоль, А — ля, С — до и Н — простое си.

— И как это звучит? — спросила Мария Хиль.

Время от времени эта студентка ставила его в неловкое положение, открыто заигрывая с ним на занятиях.

— Кто-нибудь может это напеть?

Группа из пятнадцати студентов ответила молчанием.

— Я знаю, что некоторые из вас кроме теории музыки учатся пению. — Даниэль подошел к окну, и некоторое время казалось, что он рассматривает облака. — Было бы жаль, если бы в такой прекрасный день мне пришлось самому напеть этот мотив, хотя среди вас есть замечательные певцы.

Наконец один из студентов, видно принявший намек на свой счет, пропел прекрасным баритоном четыре ноты. Его наградили бурными аплодисментами, как будто он исполнил сложную арию из «Страстей по Матфею». И Даниэль продолжал:

— Бах использовал эти ноты, составляющие его фамилию, в различных сочинениях в качестве тайного автографа. Замечу, что этот шифр можно использовать только в коротких и очень простых сообщениях, потому что композиторы имеют в своем распоряжении лишь первые буквы алфавита. Например, венгр Бела Барток использовал две вторые буквы алфавита — ВВ, — чтобы подписать своими инициалами одно из сочинений. Бывают и шуточные пьесы. Например, в девятнадцатом веке ирландец Джон Филд поблагодарил одного джентльмена за роскошный ужин серией песен, построенных на нотах В Е Е F и C A B B A G E S, то есть говядина и капуста.