Книга В сладком плену - Адель Эшуорт

Виола не сразу поняла смысл сказанного. На сердце потеплело от искреннего признания герцога, но осторожность взяла верх, и Виола решила не говорить ничего о собственных чувствах и мыслях, пока тщательно их не взвесит. А уж признаваться, что ее тоже безмерно тревожит и всегда тревожило необъяснимое притяжение между ними, она точно не собиралась.

Пытаясь быть рациональной, Виола сказала:

— Полагаю, хорошей идеей было бы поговорить о том, что произошло пять лет назад.

Ян с силой выдохнул и посмотрел на свои полированные туфли.

— Даже если это так и мы со всех сторон обсудим причиненное мне зло, этого будет недостаточно, чтобы восстановить справедливость.

— Так вот зачем я здесь? Чтобы помочь вам восстановить справедливость?

Герцог ничего на это не сказал. Когда молчание затянулось, Виола сцепила перед собой ладони и, скованная, чуть не падая с ног от волнения, храбро спросила:

— Много ли вы помните?

Герцог искоса посмотрел на нее и сощурился.

— Полагаю, сударыня, что главного я не забыл.

Она сглотнула ком в горле.

— Тогда вы должны помнить, как много я для вас сделала…

— Как много вы для меня сделали? — недоуменно оборвал герцог, выпрямляясь в полный рост и поворачиваясь лицом к Виоле. — Вы бросили меня там умирать, Виола.

Ее сердце сжалось от боли.

— Я помогла спасти вас.

— Помогли? — Герцог повел бровью. — И как именно вы это сделали?

Чуть приподняв подбородок, Виола ответила:

— Я оставила ключ…

— Вы ничего не сделали.

Его мрачные, сказанные шепотом слова выражали скорее холодную отчужденность, чем бурлящий гнев, и Виола попятилась на шаг, сбитая с толку его поведением и не на шутку встревоженная.

— Вы знали, что я был там, и ничего не делали, — продолжал герцог тихим, угрюмым голосом. — Вы защищали своих презренных родственников, допуская, чтобы я долгих пять недель страдал в цепях и в полной темноте, пока они вымогали у моей сестры бриллианты в обмен на мою свободу. Вот что вы делали, Виола. И вы виноваты не меньше их.

— Если вы так думаете, — дрожащим голосом бросила она, — значит, вы почти ничего не помните.

У герцога вздулись ноздри; он стиснул челюсти.

— Я помню, что со мной жестоко обращались, морили голодом и пичкали наркотиками. Я помню, что меня дразнили и унижали, когда я лежал беззащитным на койке. Я помню, что чуть не умер.

— А помните ли вы, что я ухаживала за вами? Утешала вас? Говорила с вами?

На его лице мелькнула слабая искра сомнения. А может, недоверия. Но потом пропала под маской безжалостного расчета.

— Я знаю одно, Виола: вы избежали заслуженной кары за то, что позволяли пыткам продолжаться, в то время как могли — и должны были — меня спасти. Все остальное теперь не имеет значения.

Наконец он сказал это, признался, почему преследует ее столько лет спустя.

Скованная напряжением, Виола заявила:

— Все причастные понесли наказание…

— Кроме вас.

Виола с горечью покачала головой.

— Ах, сударь, судьба наказала меня суровее, чем вы можете себе представить.

— Не смешите, Виола, — с отвращением бросил Ян. — Ваша жизнь после Уинтер-Гардена была сказкой, ради которой любая провинциальная мисс с запятнанным прошлым с радостью отреклась бы от семьи. Теперь вы леди, притом богатая леди, и построили для себя новую, чудесную жизнь. А я, сударыня, страдал и страдаю до сих пор.

Страдаю до сих пор…

Боль, которую он излучал, обвивала Виолу, точно змея, душила и мучила, все плотнее зажимая в кольцо эмоции и мешая найти слова, которые могли бы объяснить ее поступки пятилетней давности. Сейчас она явно не могла спорить с Яном, и он, очевидно, не желал выслушивать подробности, какими она их представляла, даже если эти подробности, на ее взгляд, имели большое значение. Если она скажет герцогу что-нибудь еще, если попытается описать, как все происходившее выглядело с ее стороны, он, конечно же, не поверит ей, по меньшей мере сейчас, и может попытаться обратить ее слова против нее самой.

— И теперь вы хотите, чтобы страдала я, не так ли? — тихо спросила она.

Несколько долгих мгновений герцог сверлил ее взглядом, склонив голову набок, не вынимая рук из карманов. Его красивое лицо частично скрывали растения у окна и сумерки, сгустившиеся до ночной черноты. Виола стояла, ничего не ожидая, мучаясь неуверенностью и страхом, страстно желая все рассказать, но понимая, что Ян беспощадно отвергнет ее слова, ибо он уже сделал собственные выводы из фактов, какими он их запомнил.

— Страдать — слишком сильно сказано, — проговорил он наконец, — хотите верьте, хотите нет, но я бы никому не пожелал того, что произошло со мной по вине вашей семьи.

Облегчение захлестнуло Виолу, но в то же время она еще больше насторожилась.

— Однако есть счет, который надо оплатить, Виола, — продолжал герцог задумчивым тоном. — Последние пять лет я каждый день думал о вас, пытаясь решить, что с вами делать.

Надменность Яна подлила нового масла в огонь ее гнева. Она стиснула руки в кулаки, прижала их к бокам и посмотрела в лицо герцогу.

— Что со мной делать? Какое право вы имеете что-то со мной делать? Почему бы просто не оставить меня в покое? Вы наверняка понимаете, что я никогда и никому не обмолвлюсь об этом постыдном эпизоде из прошлого.

Герцог медленно пошел к Виоле, сверля ее пронзительным взглядом.

— Я верю вам. И хотя вы, в отличие от сестер, действительно не участвовали в похищении, на вашей совести, вне всяких сомнений, лежит бездействие, и за это бездействие, за это преступное бездействие, вас не наказали. — Его черты стали еще суровее, и он добавил: — Правосудие не свершилось.

— Причем здесь правосудие? Речь идет о банальной мести, — парировала Виола низким, уверенным голосом. — Возможно, для нас обоих будет лучше, если вы перейдете к сути вашего спектакля, сударь.

Ян усмехнулся.

— Месть никогда не бывает банальной. Вот в чем суть.

— Я вас не понимаю, — прошептала она. — Почему я здесь в таком виде, если вы явно презираете меня, равно как и все дурные воспоминания, виновницей которых меня считаете?

Ян некоторое время смотрел на нее в задумчивости, а потом обнажил зубы в вызывающей улыбке.

— Потому что, милая моя Виола, о себе и… ситуации, в которой мы сейчас оказались, я знаю две вещи.

Виола просто смотрела него, рассерженная и сбитая с толку.

— Во-первых, — продолжал он, отдаляясь от окна и становясь рядом с ней, — если я просто опозорю вас, предав общественному порицанию или аресту (если криминальное преследование возможно после стольких лет), это не вернет мне покоя. Это будет слишком быстро, слишком неприглядно и не принесет мне удовлетворения. Во-вторых, я был ошарашен тем фактом, что вы меня сексуально привлекаете, и теперь, наконец, осознал, что не избавлюсь от этого желания, пока вы не окажетесь в моей постели.