Книга Отпуск Мегрэ - Жорж Сименон

Почему на комиссара неожиданно повеяло зимой, хотя на дворе стоял август? Может быть, так всегда бывает в маленьких домишках. Стоял полусумрак, было темновато, как в предвечерние часы. В плите горел огонь. Там варился суп, распространяя луковый запах. Наверное, эта плита, конфорка которой раскалилась докрасна, и заставляла вспомнить о зиме.

Месье Дюфье в расстегнутой рубахе сидел в кресле, откинув голову на спинку и дремал, полураскрыв рот.

И как это старуха сумела все здесь прибрать и вымыть после хождения стольких людей взад-вперед? Теперь домик внутри сверкал чистотой и пах мылом. Старая женщина взяла в руки вязанье, сделав это совершенно машинально. Такие, как она, просто не могут жить без какого-либо дела.

Мегрэ придвинул себе стул к плите. Он понимал, что для некоторых людей плита заменяет компанию. Помолчав, негромко спросил:

– Вы член семьи?

– Дети зовут меня тетушкой, – ответила она, не переставая считать петли вязанья. – Но я не родственница. Просто живу двумя домами дальше. Я приходила, когда Марта рожала. У меня же она оставляла малышку, когда нужно было куда-нибудь выйти. Здоровьем она не отличается.

– Вы знаете, почему она ходила к доктору Беллами?

Я имею в виду вчерашний визит к нему Люсиль.

– Она ходила к доктору? Родители мне ничего об этом не говорили. А сами вы не спрашивали? Подождите… Ведь они что-то говорили мне о деньгах, которые нашли в коробке вместе с лотерейными билетами…

Они должны быть здесь… Сходите сами в комнату.

Мои старые ноги побаливают. Откройте шкаф. Когда все здесь разошлись, я навела порядок, разложила по местам. Справа в глубине лежит жестяная коробка.

Тела в спальне уже не было. Как и Лили Годро, маленькую Люсиль увезли, чтобы подвергнуть унижению вскрытия.

Мегрэ последовал указаниям старухи. Под одеждой, которую инспекторы тщательно исследовали, он обнаружил старую коробку из-под печенья, которую и принес на кухню.

Женщина смотрела, как он снимал крышку, как пересчитывал банкноты и монеты. Возможно, от звона монет Дюфье приоткрыл глаза, но, увидев незнакомое лицо, предпочел их снова закрыть.

В коробке лежало двести тридцать пять франков, а также сброшюрованные книжечки билетов лотереи в пользу школьных касс. Один билет стоил один франк, а в книжечке их было по двадцать пять штук. Большинство продано, а на листке, вырванном из школьной тетради, записаны имена жителей квартала. Люсиль записала их карандашом.

«Малтер: одна книжечка.

Жонген: одна книжечка.

Матис: одна книжечка.

Беллами: одна книжечка».

Первые три фамилии принадлежали городским торговцам.

У доктора опять было обезоруживающее по своей простоте объяснение. Ему достаточно было сказать следователю, который, впрочем, его и ни о чем не спрашивал:

«Действительно, моя жена приняла эту девочку, которая пришла к ней вчера во второй половине дня, чтобы продать лотерейные билеты».

Для Мегрэ, конечно, такого объяснения было бы недостаточно, поскольку он уже знал, что мадам Беллами ждала девочку. Знал он и то, что Люсиль уже приходила к ней раньше и что на этот раз даже сказала свое имя Франсису.

Он сложил билеты и деньги в коробку и убрал ее обратно в шкаф.

– А не известно ли вам, мадам, как зовут ее учительницу?

– Мадам Жадэн. Живет неподалеку от кладбища. Новенький домик, который вы сразу узнаете по фасаду, выкрашенному в желтый цвет. Те господа, что здесь были, переписали имена с листка. Они тоже собирались сходить к мадам Жадэн.

– Они расспрашивали об Эмиле?

– А вы разве не вместе с ними работаете?

Он постарался обойти вопрос.

– Я принадлежу к другой службе.

– Они меня только спросили, где сейчас парень, а когда я им ответила, что он должен быть в Париже, захотели получить его тамошний адрес. Я и показала им почтовую открытку.

– А письмо?

– О нем они не спрашивали.

– Можете мне его показать?

– Возьмите, оно в буфете, в ящике справа.

Жерар Дюфье в своем полусне, должно быть, слышал их разговор, как смутный и далекий гул. Время от времени он шевелился, но слишком устал, чтобы проснуться и встать.

Ящик справа в буфете использовался как домашний хозяйственный сейф. Там лежали старые письма, счета, фотографии, потертый портфельчик, в котором хранились официальные бумаги, военный билет Дюфье, свидетельство о браке и о рождении.

– Письмо лежит сверху, – подсказала толстая женщина.

Из открытого ящика пахло чем-то пресным. Сюда скоро добавятся сувениры Люсиль и ее свидетельство о смерти.

– Вы позволите мне прочесть?

Она взглянула на спящего мужчину:

– Не стоит его будить, он очень устал…

Письмо было написано на бланке, где вверху типографским способом напечатано: «Городская типография. Ларю и Жорже». Каждое утро Мегрэ проходил мимо этого заведения, направляясь из Рембле в порт.

Письмо начиналось так:

«Моя дорогая, маленькая мамочка…»

Почерк был твердым и четким.

«Ты и представить не можешь, сколько я передумал, прежде чем решил написать тебе это письмо, которое тебя очень расстроит. Но прошу тебя читать его медленно и спокойно, сидя перед огнем на своем обычном месте.

Я очень хорошо тебя представляю. Знаю, что ты будешь плакать и даже снимать свои очки, чтобы протереть их.

И тем не менее, мама, ты знаешь, что подобное рано или поздно случается со всеми родителями. Я много размышлял над этим. Пытался найти что-нибудь подходящее в книгах и решил в конце концов, что это закон природы.

Я не чудовище и не больший эгоист, чем другие. И совсем я не бесчувственный.

Но, мамочка, мне хочется жить по-своему.

Сможешь ли ты понять, ты, которая существовала, жертвуя для других, для своего мужа, для детей? Ты помогала любому, кто в этом нуждался.

Мне нужна другая жизнь, и в этом до некоторой степени твоя вина. Именно ты породила во мне первые амбиции, стремясь дать хорошее образование. Вместо того чтобы отдать меня овладевать каким-нибудь ремеслом, как делают с мальчиками в нашей среде, ты захотела, чтобы я продолжал учиться, и была горда, видя, как я выигрываю все призы.

Теперь слишком поздно возвращаться назад. Я задыхаюсь в нашем маленьком городишке, где для такого парня, как я, будущего нет.

Когда я пришел работать в типографию «Ларю и Жорже», ты решила, что моя жизнь обеспечена, а мне было больно видеть, как ты этому радуешься.