Книга Аккордеоновые крылья - Улья Нова

щиколотку в мокрой траве. Марина ощущает пальцами и ступнями ледяную росу. Мозоли, натертые ремешками босоножек, пылают, будто ей на ноги плеснули кислоты. Несколько раз стрекает крапива. Тут и там на щеку падает холодная капля, подбородок царапает шершавая мертвая ветка. Над садом снуют летучие мыши. Над головой кружит неуемным облаком мошкара. Подвернув ногу на кочке, Марина хватается за плащ на спине незнакомца. Но потом почему-то не убирает руку, так и ковыляет, вцепившись в чуть влажную ткань, готовая к чему угодно, лишь бы поскорее скинуть истязающие босоножки и заполучить свою спасительную карамельку. Ей кажется, что незнакомец захочет связать ей руки за спиной. Марина трясет головой, стараясь освободиться хотя бы от настигающих ее картин будущего. Тем временем сад отступил, они вплотную подошли к высокому бетонному забору. Ухватив за предплечье железной хваткой, незнакомец увлекает Марину за собой по траве, по кочкам одуванчиков, по взрытым кротовьим холмикам. Потом легонько толкает ее вперед, не грубо, но настойчиво. Марина бочком проскальзывает в узкую щель забора. За ней, покашливая и пыхтя, кое-как протискивается незнакомец. Он тут же снова ловит Марину за предплечье. Сжимает железной хваткой, стараясь придушить любое желание вырваться, любую попытку сопротивления. Чуть подгоняя, подталкивая в спину, он настойчиво и нетерпеливо ведет Марину через пустынный двор, не давая толком осмотреться.

Ей кажется, что это больница. Заброшенные, безлюдные корпуса. При свете луны различимы пробившиеся сквозь асфальт деревца, чахлые кустики полыни. Густые, чавкающие лужи мазута мерцают черными зрачками в ночь. Под ногами хрустит битое стекло. Несколько громадных цистерн темнеют возле вросшего в землю, одноэтажного строения без стекол. В слепых проемах клубится застоявшаяся плесневелая темнота. Пахнет сыростью. Бензином. Жженой резиной. Марина поднимает голову: перекрывая темное небо, перед ними громоздится многоэтажное здание без окон. Чуть поодаль в затуманенной темноте различимы две трубы, в которых завывают здешние сквозняки, пропитанные гарью и ржавчиной.

Незнакомец крепко вцепился в предплечье, от его железной хватки рука онемела, но Марина молчит, не дергается, не шевелится. Внутри сыро, промозгло. Пахнет кошками, тряпьем и мазутом. Тут и там темень пронзают шорохи, тихие скрипы – скорее всего, разбегаются крысы, напуганные незваными гостями, или разлетаются сонные ночные бабочки с пушной серой шалью кружевных крыльев. На полу – черепки плитки, мотки железного троса. Они идут сквозь нескончаемый вестибюль в кромешной тьме. Марина старается ступать осторожно, чтобы не поранить ногу. Изредка она зажмуривает глаза, чтобы не видеть клубящейся темноты, напоенной горчинкой ртути, червоточиной застоявшейся воды, запахами тины и падали. Но потом она все же пытается рассмотреть, что вокруг. Они идут по коридору. Поднимаются по темной лестнице, у которой отсутствуют перила. Второй этаж. Третий. Нависающий над пропастью коридор-балкон пошатывается, когда они медленно продвигаются сквозь потемки. Или это пошатывает Марину, которая окончательно сдалась, несет в горле огромный свинцовый слиток, еле-еле сдерживая слезы, готовая скулить и делать все, что ее заставят.

На стене – маленькие оконца, сквозь них в помещение струится свет сломленной ночи, подступающегося утра. Где-то внутри здания поскрипывает. Капает. Они снова оказываются на темной лестнице. На этот раз спускаются. Третий. Второй. Насупленная сырая темнота потихоньку светлеет, становясь сине-сизой, выдавая контуры труб и цистерн. Марина срывается, начинает панически гадать, куда он ведет ее и что заставит там делать. Пока они пробираются по коридору без окон и дверей, она представляет огромный ручной жернов, который ей предстоит крутить в одиночестве, до полного изнеможения. Крутить, перетирая в порошок отсыревший цемент, пока платье не изорвется в лохмотья, пока на месте содранной кожи ладоней не выступит саднящая сукровица. Может быть, тогда вестник обморока сжалится, наконец возникнет из сумрака, и бездонная пропасть проглотит ее окончательно и бесповоротно.

8

Сосредоточенный и насупленный, Игорек хочет курить, но никак не решается достать сигареты из кармана брюк. Он старается не смотреть на девушку. И чтобы она не сбежала от него в темноту, затаившую острые обрывки проволоки, торчащие из пола штыри, Игорек крепко сжимает худенькое, почти детское предплечье. Изредка, чтобы нагнать страху, чтобы лишить желания сбежать, грубовато подталкивает ее в спину. Ему кажется, что они идут вдвоем уже очень долго. Целую жизнь. Ему нравится это молчание. Оно тревожное, трепещущее, лишенное каких-либо противоречий и препирательств. Он ведет Марину по коридорам, мимо заброшенных цехов, бездонных колодцев, перегонных цистерн, тупиков и шахт, попавший в которые теряет надежду вернуться назад живым. Этой отступающей ночью, этим на глазах зарождающимся утром Игорек безошибочно чувствует, куда надо свернуть, где пройти по нависшему над бездной мостку. С каждым шагом по окутанному шумами лабиринту он все сильнее чувствует покорность и нарастающую прозрачность девушки в бордовом платье, ее трепет, ее кроткое и жалобное согласие на все, что угодно.

Они входят в сумрачный цех, заросший чахлыми кустиками и бесцветной белесой сурепкой. Огромный цех во всю высоту здания. По его потолку проложено множество толстых труб, коленчатых шлангов, свисающих тут и там проводов. Марина гадает, что он задумал, что он заставит ее делать. Они продвигаются по проходу между рядами укутанных в мешковину станков куда-то к середине цеха, в самое сердце завода, где таится бездонная шахта.

В двух шагах от края шахты Игорек останавливается, силой разворачивает почти бездыханную Марину к себе лицом. Заглядывает ей в глаза. Слабый свет проникает в сумрак сквозь трещину одной из стен, распадается на льняные прядки, на бледные косые лучи. Этого достаточно, чтобы разглядеть: у нее глаза цвета голубя и маленькая треугольная родинка на левой щеке. Игорек легонько обнимает Марину за плечи. Чуть встряхивает ее, обмирающую, дрожащую от холода и страха. Потом настойчиво, но все-таки нежно прижимает ее голову к своей груди. Замирает. Прислушивается к колышущейся тишине огромного пустого здания. Слышит ласковые и приторные песни, которые поют трубы. И тогда он зажмуривает глаза. Слушает внимательнее. Далеко-далеко, за сотни километров отсюда. Но все же можно уловить, если очень постараться. Все же можно расслышать, если рядом с тобой – девушка с медовыми волосами, та самая, выросшая девочка с прыгалками. Если прислушаться с ней вместе, то даже отсюда, из самого сердца военного завода, можно ухватить за самый краешек. Очень далеко. Почти неуловимо. Шум моря, оно когда-то было здесь, но потом отступило. Шум волн, легкий свежий ветер, крики парящих над волнами чаек.

Игорек и Марина долго стоят, слегка покачиваясь в медленном, неуловимом танце, в двух шагах от бездонной серной шахты. Ему всегда казалось, что именно так завод можно победить и обезвредить. Он догадывался об этом