Книга Страсти по опере - Любовь Юрьевна Казарновская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Типы сицилийских крестьянок. Начало ХХ века
Типичная деревня на Сицилии
Иногда говорят, что Масканьи, как и Леонкавалло — композитор одной оперы. Конечно, это преувеличение. Остальные его оперы — «Друг Фриц», «Ирис» и «Ратклифф» иногда ставятся, но их никак не отнесёшь к числу репертуарных. Но «Сельская честь» — единственная, на которую билеты проданы всегда!
Идеальный оперный сюжет
Мал золотник — да дорог. Лучшего сюжета для оперы просто нельзя было пожелать, о чём и сообщил будущим соискателям синьор Санцоньо. Он был прав — в «Сельской чести» есть буквально всё. Страсть. Подозрения. Ревность. Ненависть. Любовь. И то, что всегда находит отклик в душе человека, — его вера, его сопоставление себя и Бога, его молитва — как последнее прибежище. И всё это как и, например, в «Тоске», укладывается в три классических театральных единства — места, времени и действия.
Всё, что происходит за пределами этого одного-единственного дня, остаётся за кадром. Уход Туридду в армию. Замужество Лолы. Его возвращение, и его первая встреча с Сантуццей. И то, чего зритель не видит — в отличие, скажем, от навороченных и клокочущих страстей «Трубадура» — ему близко и понятно. И действие драмы разворачивается не в обычный день, а на Пасху. Дьявол же, как известно, начинает гораздо сильнее искушать людей в дни больших церковных праздников. И не где-нибудь, а на Сицилии!
Пьетро Масканьи
А сицилийцы — люди южные, люди глубоко чувствующие, люди набожные. И их вера — не показная, а истинная. Помню, Риккардо Мути — когда я под его управлением пела «Реквием» Верди — как-то спросил меня: «Люба, ты бывала на Сицилии?» Я ответила: «Бывала, маэстро, но недолго, всего два дня». Было это в 1986-м году — мы гастролировали в Италии с Михайловским, а в ту пору Малым Ленинградским театром оперы и балета, котором тогда руководил Станислав Гаудасинский. Я пела Татьяну в «Евгении Онегине» — в том числе и на Сицилии, в Палермо.
И Мути тогда ещё спросил: «А ты там не обращала внимания на то, как молятся женщины, одетые в чёрное? Это истинно верующие, это истовая молитва. Это не Ave Maria Дездемоны. Это истовая Libera me, Domine, de morte aeterna, in die illa tremenda… Вот что такое молитва в Сицилии!» Я не раз говорила и с итальянцами, живущими на севере страны, — многие из них тоже считают, что настоящее представление и об истинно итальянском характере, и о самой Италии можно получить только на Сицилии!
На сцене — две красавицы-сицилийки, но красивы они совершенно по-разному. Они и должны быть такими, иначе исчезнет суть, драматургия конфликта. Одна — Лола. Смазливая вертихвостка, деревенская кокетка, этакая ожившая кукла Барби, которая хочет вернуть Туридду любой ценой. Любой! И ей абсолютно невдомёк, чем её игра может закончиться, да и просто неинтересно ей это — она, как мотылёк, живёт одним мгновением. Она поведёт глазами, и все быки, самцы, дружно топоча, бегут за ней. Больше ей ничего не надо!
«Верни мне его!»
А Сантуцца — другая. Совсем другая. Каждый свой шаг, каждую эмоцию она переживает и проживает целиком, от кончиков волос до пяток. Она не столь притягательна внешне, в ней есть что-то монастырское, затаённо-страстное, запрятанное глубоко-глубоко под чёрными одеждами. Неужели чувствует она, что для неё этот пасхальный день станет самым чёрным днём в жизни?
Она должна быть невероятно хороша собой, но иначе, иначе, чем Лола! Она должна «брать» не хорошеньким личиком, а какой-то магнетической, внутренней физиологической, животной почти притягательностью. На другую Туридду не клюнул бы никогда, что бы ему там мама ни говорила!
Он полюбил Сантуццу, но полюбил её очень своеобразно, полюбил именно за её невероятную цельность, глубинную, внешне почти незаметную страсть, которая в ней была. Мне Сантуцца иногда напоминает и Любашу из «Царской невесты». Это и её черты характера — любить до исступления, не ведая границ, бороться за эту любовь, ради неё пойти буквально на всё — даже на преступление.
При этом — и сам Масканьи не раз об этом говорил — в Сантуцце нет грубости. Но она разорвана пополам. С одной стороны, она обожает Туридду. Она — глубоко верующая и небесно-чистая душа. И считает, что если она его любит, а он любит её, то этому просто не может быть никаких альтернатив. А с другой — послушайте, что происходит в их дуэте!
То, что она пускается во все тяжкие, идёт фактически на преступление, рассказывая обо всём матери Туридду, маме Лючии, Альфио, прямо вытекает из этой ситуации. И из её фантастической внутренней эротической силы и мощи, благодаря которым она приходит к Альфио, чтобы сказать: «Что угодно сделай, только верни мне его». Для неё это предел. Высшая точка. Апофеоз. После этого человек просто теряет контроль над собой.
В этом-то и состоит сила веризма — хотя сам Масканьи, между прочим, веристом себя отнюдь не считал. Человек ставится в экстремальную ситуацию, он переживает крайние, поистине запредельные эмоций, когда падают все завесы, утрачиваются все представления о порядочности, вся мораль просто рушится в прах, в клочки и взамен остаётся только одно обожжённое и кровоточащее человеческое сердце. Вспомните финал новеллы: раненый на поединке Альфио закалывает Туридду, бросив ему в глаза горсть песка! Какая уж там честь! Это страсти, бешеные, как бушующее море!
«Сельская честь». Одна из записей оперы под руководством автора
И совсем не случайно музыка оперы используется в фильме «Крёстный отец-3» Фрэнсиса Форда Копполы, чьи предки переселились в Америку именно из южной Италии. Там та же роковая сила, та же страсть, что и в музыке Масканьи. В первую очередь, в знаменитейшем интермеццо.
Корни этой музыки — в народных сицилийских песнях. Говорят нередко, что эта музыка — отражение характера Сицилии. И очень символично, что именно на эту музыку поют молитву Ave Maria — я тоже пела её на концерте «Моё Рождество» в Нью-Йорке, пела в Кремле и в Грановитой палате.
Сейчас чаще всего Сантуццу поют меццо-сопрано. А Масканьи хотел, чтобы Сантуццу пела только сопрано, лирико-драматическое сопрано: с низом, с верхом и невероятно
