Книга Повесть о горячем сердце - Ася Котляр

закупила сотню этих костюмов, и когда один выходил из строя, она надевала следующий. Ещё у Анны Генриховны были две юбки и два сарафана. Я никак не могла представить её в домашней обстановке: мне казалось, что она спит в костюме и сидя, чтобы не испортить причёску на завтра.

Два года назад, будучи в седьмом классе, на 8 Марта я подарила Анне Генриховне помаду. Где я её взяла? Не поверите – украла у Лизы. Зачем Лизе нужно было столько косметики, я не понимала. Мне казалось, что достаточно одного карандаша для губ и одной помады. Зачем все эти тампоны, пудры, тени, если она и так молода и красива? Как-то раз я спросила Лизу: зачем женщине столько косметики? Она, как всегда, посмотрела сквозь меня, на секунду задумалась и изрекла совершенно непонятное для меня: «Женщина всегда должна быть привлекательной для своего мужчины. Вырастешь – поймёшь».

Я росла и по-прежнему не понимала, зачем замужней женщине нужно прихорашиваться для собственного мужа. Но и полное отсутствие косметики у Анны Генриховны меня тоже не устраивало. Бабушка никогда не выходила из дома, не накрасив губы яркой помадой. На бабушке яркая помада совсем не смотрелась вульгарно, потому что очень шла к её седым волосам и карим глазам. Для меня бабушка всегда была очень красивой, особенно в молодости, на старых фотографиях.

У Айзы в трюмо всегда были две-три нераспечатанные помады, и я подумала, что, если возьму одну, мачеха ничего не заметит. Упаковав помаду в целлофан от цветов, который хранила аккуратная бабушка, перевязав подарок атласной ленточкой, я принесла его в школу.

Сначала я хотела просто поставить подарок на стол, но потом решила подождать конца урока. Я даже придумала целую сказку про то, как Анну Генриховну в детстве заколдовал злой волшебник и колдовство это должно исчезнуть, когда она покрасит губы губной помадой. Но волшебник заколдовал ещё и все галантереи, и универмаги: как только Анна Генриховна открывала дверь магазина, помада становилась невидимой. Я не просто сочинила сказку, но ещё и уверовала в неё, испугавшись, что и моя, вернее, Лизина помада станет невидимой, как только Анна Генриховна переступит порог класса.

Анна Генриховна, улыбаясь, вошла в класс. Она редко улыбалась, и когда мы видели улыбку на её губах, понимали: у Генриховны на душе праздник. Мальчики преподнесли Анне Генриховне тюльпаны и коробочку конфет «Клюква в сахаре». Анна Генриховна улыбнулась ещё сильнее. Она

прямо-таки светилась от счастья. Урок прошёл довольно спокойно: ни ударов по столу, ни крика, ни ругательств. Мы уже все давно привыкли к выпадам учительницы, так как нам внушили, что всё делается ею для нашего же блага и что, если бы не заслуги Анны Генриховны, из нас ничего путного не вышло бы.

Я сидела тихо как мышь, проигрывая в голове все возможные варианты и ощупывая подарок, лежавший в портфеле. Никакого криминала в своём подарке я так и не узрела. Когда прозвенел звонок и все вышли из класса, я подошла к учительскому столу.

– Чего тебе, Берман? – спросила Анна Генриховна, и я внутренне сжалась.

– Я хочу поздравить вас с праздником, Анна Генриховна.

– Вы меня уже поздравили с праздником, – сказала учительница и показала на цветы.

– Я от себя хочу. Вот!

Достав из портфеля подарок, я протянула его Анне Генриховне.

– Что это?

– Помада.

– Зачем?

– Красить губы.

– Ты с ума сошла? Это что, взятка?

– Нет, я искренне хочу подарить вам подарок!

– В чём подвох, Берман?

– Ни в чём. Моя бабушка всегда красит губы, и Лиза красит. Все женщины красят губы, и я думаю, что, если вы покрасите губы, вам очень пойдёт.

– Ты… ты… ты намекаешь на то, что я не женщина? Вон отсюда!

Всё было бесполезно. На что я надеялась? На то, что Анна Генриховна обрадуется и перестанет меня ненавидеть? И что она скажет: «Спасибо тебе, дорогая моя Берман! Ты сотворила чудо: теперь я буду красивой, а значит, доброй!»? Чуда не произошло, и, молча забрав свой подарок, я побрела домой.

Глава третья

Признание

Дома меня ждал сюрприз: во дворе стояла машина скорой помощи. Взбежав на свой третий этаж, я увидела, что наша дверь чуточку приоткрыта. «Значит, “скорая” приехала к нам», – подумала я и оказалась права. Лиза обнаружила пропажу и обвинила бабушку в том, что помаду украла она. Бабушка лежала с повязкой на голове, возле неё суетился врач: делал укол внутривенно. Рядом с диваном стояла белая как снег Лиза. Я кинулась к бабушке.

– Машенька, душа моя, ты не брала помаду у Лизы?

– Да бог с ней, с этой помадой! Простите меня, Варвара Степановна! Я сама, наверное, её куда-то положила! – причитала Лиза, по-настоящему испугавшись за бабушку. Она вся дрожала.

Я смотрела на бабушку, на Лизу, на врача и не знала, как сказать про кражу. Я никогда в жизни не брала чужое, и мне стало страшно: если я признаюсь, что помаду взяла я, бабушка умрёт от горя, узнав, что её внучка, потомственная дворянка, опустилась так низко, что стала воровкой. Но и соврать я не могла, поскольку видела состояние Лизы, которая сделала глупость, обвинив бабушку, тоже потомственную дворянку, в воровстве, а теперь раскаивалась в содеянном.

Но самое страшное для меня во всей этой истории было расстроить папу. Я не представляла, каково ему, уважаемому в городе человеку, коммунисту, будет узнать, что его дочь – воровка…

У каждого человека бывает такое состояние, когда он попадает в безвыходную ситуацию. Я чувствовала себя мышкой в мышеловке, волком в капкане, птицей в клетке. Дрожащими губами я прошептала:

– Это я взяла вашу помаду, Лиза. Я подумала, что у вас и так много помад.

– Зачем ты её взяла, Мария? – спросила бабушка.

– Ну, девочка, ты даёшь! – сказал молодой врач, собирая свой волшебный чемоданчик. – А с виду такая приличная!

– А давайте мы сами разберёмся, – решительно сказала Лиза.

Врач покачал головой и, попрощавшись, вышел из квартиры.

Лиза подошла к бабушке, села рядом и обняла её.

– Простите меня, Варвара Степановна!

– Простила уже, Елизавета. Ничего, девочка, ничего… всякое бывает…

Я стояла возле дивана и смотрела на обнимавшихся Лизу и бабушку. Я никогда не видела, чтобы они обнимались. И эти объятия были такими настоящими, такими искренними, что я даже забыла, что хотела заплакать. Я просто молча подошла к женщинам и тоже обняла их. Так мы и сидели, обнявшись, слыша биение сердец друг друга. Потом Лиза вспомнила, что ей нужно в садик за Мишенькой, а я, достав из портфеля помаду, протянула её Лизе.

– Зачем она тебе была нужна, Машенька? – спросила меня Лиза, одеваясь.

Машенькой она меня тоже никогда не называла. «День чудес!» – подумала я и сказала:

– Я хотела подарить её Анне Генриховне.

– Анне Генриховне? А зачем ей? Почему ты мне об этом не сказала?