Книга Молчаливое море - Александр Николаевич Плотников

спину оболью! — предложил свои услуги Генька.

Я разрешил, смекнув, что его можно кое о чем расспросить. Польщенный моим вниманием, он единым духом выложил все деревенские новости. Самым неожиданным для меня известием оказалось то, что к Ольге сватался новый киномеханик Ефим Сергеев, год назад присланный в Костры из райцентра. Акулина до сего дня шпыняет дочь: «Самая тебе пара Ефим, дурища ты длинноволосая. А на летуна Настасьиного зря только чернила переводишь. Станет офицером — профессорскую кралю засватает».

Я слушал сбивчивую Генькину речь и под сердцем моим шевелился кусачий червяк. В письмах-то Ольга полсловечком не обмолвилась про этого Ефима. А разве ни с того ни с сего засылают сватов?

Несколько пацанов вызвались сбегать за пять верст в пойму Быстрянки. Через пару часов скрипнула калитка, и запыхавшаяся мама мокрой щекой уткнулась в мою грудь.

— Шуренька, сыночек, кровиночка моя... Глазоньки проглядела, все эти годы тебя дожидаючись! Надолго ли домой?

Успокоясь, принялась потчевать меня, будто прибыл я из голодного края. Мигом замесила блины, уставила столешницу всяческой снедью. Даже миску рыжиков прошлогоднего засола сберегла, зная, как люблю я эти грибы. Из погреба вынула холодную, мигом запотевшую бутылку водки.

Очень шустрой была в ту пору мама. Хотя шел ей сорок пятый год, лицо у нее было чистое, без единой морщинки, а седые волосы походили на крашеные, как у городских модниц.

Мы просидели с ней вдвоем до сумерек. Когда же совсем завечерело, мама вздохнула и сказала:

— Ступай теперь в клуб, сынок. Небось и она заждалась.

Когда я перешагнул порог, в ближнем, махорочном углу клуба вежливо расступились парни, в дальнем, подсолнечном любопытно заерзали девчата.

Сверстников моих на вечерке не было, все они служили в армии, зато многие из теперешних кавалеров при мне еще гоняли свайку на сельской поскотине.

— Мое всем почтение! — поздоровался я старинной костровской формулой.

Чуток потерся для приличия возле парней и направился через зал к девичьим скамьям. Там среди подруг сидела принаряженная Ольга. Как раз завели вальс.

— Можно, Олеся?

Ее рука обожгла мне плечо. Беспредельная радость во взгляде, ласковый трепет руки напрочь развеяли мои давешние сомнения. Как завороженные смотрели мы друг на друга и не замечали, что никто больше на круг не вышел и мы танцуем вдвоем.

Радиола вдруг захрипела, захлебнулась на миг, и полетели из репродуктора отрывистые, будто собачий брех, звуки.

Где-то прыснули в кулак, но одинокий смешок зачах, перебитый возмущенными криками:

— Перестань дурачиться, Сергеев! Ефим, как не стыдно!

Я на секунду опешил, но Оля не растерялась, не убрала руки с моего плеча. Так мы стояли, обнявшись, посреди притихшего зала, до тех пор пока в кинобудке не пустили радиолу на нормальный ход.

Этим вечером я впервые увидел настырного Ольгина ухажера. Был он высок ростом, но худ и узкоплеч, носил клочковатую бородку, которая делала его похожим на расстригу-семинариста. Ольга подозвала его, Ефим подошел, кивнул мне небрежно, как младшему, и галантно поклонился девушке:

— Я к вашим услугам.

— Ты за что меня позоришь? — негромко спросила она.— Я разве тебе чего обещала?..

— Успокойте нервы, барышня. Вы тут вовсе ни при чем. Техническая причина: заело радиолу. — Парень повернулся и, ссутулясь, направился к двери в кинобудку.

— Ты лучше не трожь меня, Ефим! — вслед ему громко крикнула Ольга. — Обожжешься! Я тебя самого на весь район ославлю!

Глава 6

«С некоторых пор на моем столе в общежитии стали появляться букеты цветов. Белые махровые розы и ярко-пунцовые пионы наполняют комнату дразнящим ароматом. Словно в пику моему незабвенному Дальнему Востоку, где, по утверждению остряков, сто километров — не расстояние, сто рублей — не деньги, цветы без запаха и женщины без изюминки.

Я даже разозлился, увидев первый букет. Что я, киноартист или лирический баритон? Но, заглянув в комнаты соседей, и у них обнаружил такое же благоухание. Занятная женщина наша комендантша. Мне рассказали, что она вдова. О нелепой смерти ее мужа до сих пор говорят в городке. Вирусным гриппом в ту зиму переболели многие, а скосил он тридцатилетнего здоровяка, известного на флоте спортсмена мичмана Стороженко. Кстати, и девичья фамилия самой Алены Григорьевны тоже красуется в таблице флотских рекордов...»

Помещение, где находится ракета, похоже на большущую операционную. Такие же высокие окна, стены выкрашены белилами, всюду молочно-белые приборы, и даже люди одеты в медицинские халаты. Для пущего сходства не хватает лишь марлевых повязок на лицах.

А в центре зала на раздвижной технологической тележке лежит и сама «пациентка» — сигарообразная баллистическая ракета. Поглядывает на своих врачевателей желтым полистирольным глазом взрывателя, будто хочет сказать: «Чего вы все сгрудились возле меня? Не видите, что я жива-здорова?» Под ее зализанной оболочкой томятся в неволе умные, работящие механизмы, способные вращать турбины электростанций, водить тракторы в поле и в море корабли, но состоящие пока на службе.

«Неужели, — раздумывает иногда Костров, — вспыхнет когда-нибудь третья мировая, придется нажать кнопку «Старт» и выпустить на волю все ее испепеляющие мегатонны?» Он согласен в один прекрасный день остаться без работы, лишь бы это никогда не произошло. Хотя, если сознаться честно, нелегко ему будет менять свою голубую субмарину даже на океанский суперлайнер. Ведь первая любовь — всегда самая верная.

Экипаж «тридцатки» готовит ракету к погрузке в лодку. Тоже своего рода праздник, не менее торжественный, чем первый подъем военно-морского флага. Ракетчики ходят именинниками, их освободили от всех корабельных нарядов, в столовой им подают усиленные порции.

— Заправляйтесь плотнее, — шутят бачковые, — на сытый желудок легче соображается!

— Это верно,— не остаются в долгу ракетчики,— От доброго харча на флоте ни одна тельняшка не лопнула!

В проходную арсенала подводники входят благоговейно, как в музей. Старательно выворачивают карманы, сдают вахтеру спички и папиросы. В цехе любовно поглаживают бока своей ракеты и называют ее уважительно: «она». Впрочем, с такой игрушкой действительно нужно обращаться на «вы».

Главное действующее лицо здесь — комендор Болотников. Куда девалась его неповоротливость! Капитан- лейтенант челноком снует вокруг ракеты, выныривая то с одной, то с другой стороны тележки. Его вспотевшую шею трет ремень переносного мегомметра.

— Разъем сто тридцать! — удивительным для его крупного тела