Книга Изгои Средневековья. «Черные мифы» и реальность - Гила Лоран

Слух достиг двора весной 839 года, а само отступничество дьякона произошло в 838-м: в середине августа этого года он уже «был обрезан, отпустил волосы и бороду и принял – или, скорее, узурпировал – имя Элеазара», обратил в иудаизм своего племянника, женился на «дочери еврея» и поселился в Цезараугусте (Сарагосе). Из этого отчета, основанного, по признанию хрониста, на слухах, неясно, побывал ли Бодо в Риме и куда дел предназначавшиеся папе императорские дары, а главное – с какого момента началось его «отпадение в иудаизм»: задумал ли он его давно, иудействовал ли еще при дворе Людовика или разочаровался в католической церкви, только когда узрел апостольский престол в не самом достойном виде.

Нам также неизвестны подробности семейной, профессиональной и религиозной жизни Бодо-Элеазара в Испании – за одним исключением: в 840 году он вступил в эпистолярную полемику с мосарабом, то есть христианином в мусульманской Испании (от араб. мустариб, «арабизированный»), по имени Пабло Альваро. Альваро, проживавший в Кордове, занимал непримиримую позицию относительно сближения с иноверцами и усвоения чужой культуры. Впоследствии, в 850-х годах, Пабло Альваро выразит однозначную поддержку кордовским мученикам, казненным за публичное исповедание христианской веры и оскорбление ислама и пророка Мухаммеда, и станет одним из духовных лидеров мосарабской общины. В своем трактате «Сияющее провозглашение» (854), содержащем антиисламскую полемику и библейскую экзегезу, он будет жестко критиковать мосарабскую молодежь за ее приверженность арабскому языку и культуре, суетность и скудные познания в латыни:

Я вопрошаю, можно ли найти сегодня ученого человека среди мирян, кто, обладая знанием Священного Писания, изучал бы латинские книги каких-либо богословов? Кто сейчас горит евангельской любовью, любовью такой, как была у пророков, как была у апостолов? Разве не все юные христиане, миловидные, речистые, заботящиеся о своем платье и манерах, известные своим знанием языческой жизни, уважаемые за свою способность говорить по-арабски, – разве не все они с увлечением читают книги халдейские и при этом не ведают красы Церкви и взирают с отвращением на церковные райские реки как на мерзость? Увы! Христиане не знают собственного закона, латиняне забыли собственный язык…

Апостат Бодо, с точки зрения Альваро, являл собой крайне вредный пример для местных христиан, живущих в постоянном соблазне перехода в ислам, и Альваро решил если не переубедить его, то дискредитировать. Переписка состояла из семи посланий – сохранилось четыре письма Альваро и фрагменты (63 строки) из трех писем Бодо-Элеазара – и была посвящена таким стандартным вопросам иудео-христианской полемики, как мессианство Иисуса, «истинный Израиль» и т. п. Мосараб утверждал свое превосходство, в частности, следующим образом:

Кто из нас более заслуживает имени израильтянина? Ты, по твоим собственным словам, отошедший от язычества ради почитания великого Бога, еврей не по крови, но по вере, или же я, еврей и по крови, и по вере? Но я не именуюсь евреем, ибо новое имя было дано мне, и уста Господни его изрекли. Авраам – отец мой, поскольку мои предки происходили из этого рода: ведь ожидая Мессию, когда тот должен был прийти, и приняв его, когда он пришел, они более истинный Израиль, чем те, кто ждал Мессию, но отверг его, когда тот явился, и до сих пор ждет его, ибо вы по-прежнему ждете того, кого уже отвергли. Язычники, ежедневно обращаемые в веру Израилеву, пополняют народ Божий, вы же упорствуете в заблуждениях евреев.

Из этих строк вроде бы следует, что перед нами – зеркальный диспут двух апостатов: из христианства в иудаизм и из иудаизма в христианство (хотя в христианство перешел, скорее, не сам Альваро, а его предки – в эпоху массовых крещений в вестготском королевстве). Впрочем, в другом письме, реагируя на нескрываемое презрение оппонента, Пабло находит источник гордости в своем уже не еврейском, но готском происхождении. Бодо-Элеазар, ученик корифеев каролингского возрождения, прославленных библейских комментаторов и богословов Клавдия Туринского и Рабана Мавра, с высоты своей эрудиции, накопленной во франкских классах, смеялся над убогостью и вторичностью аргументов своего пылкого корреспондента, изолированного от христианской латинской учености: «Бешеный пес компилятор, как и те, у кого ты списал все свои слова». Пабло защищался как только мог:

Готы презирают смерть и превозносят раны […] Я тот, кого Александр велел избегать, боялся Пирр и Цезарь страшился [формулировка позаимствована из «Истории готов» Исидора Севильского]. О нас сказал Иероним: «У него рог на голове, беги от него». И потому не болтай о бешеных псах и признай себя огрызающейся лисой […] и не говори, будто я – компилятор древних, ибо это пристало мужам великим.

Смешивалась ли в жилах Пабло Альваро еврейская и готская кровь или же декларация одной из двух родословных была чисто риторической, неизвестно, но примечательно, как в традиционную дискуссию об «истинном Израиле» вмешалось соперничество двух германских народов – вестготов и франков, – хотя их представители, ведущие эту дискуссию, были по разным причинам оторваны от собственной государственности и пребывали под властью ислама в статусе зимми – «покровительствуемых», но дискриминируемых религиозных меньшинств.

Рабан Мавр преподносит свой труд «О хвалах Святому Кресту» папе Григорию IV.

Миниатюра из рукописи IX века. Австрийская национальная библиотека

Через несколько лет Бодо-Элеазар вновь упоминается в Бертинских анналах, в записи за 847 год, в роли малодостойной: он якобы занимался в Андалусии тем, что настраивал мавров против мосарабов и советовал кордовскому эмиру либо принудить последних к переходу в ислам или иудаизм, либо предать их смерти. Хронист ссылается на письмо испанских мосарабов франкскому королю Карлу Лысому, сыну Людовика Благочестивого, в котором те молили о заступничестве. Хотя в целом сюжет о притеснениях мосарабов и их надеждах на франкскую помощь представляется вполне правдоподобным, роль бывшего придворного дьякона в этих событиях, равно как и вообще его связи с мусульманскими властями более ни один источник не подтверждает.

Самое позднее упоминание Бодо (а именно его деятельности еще во франкской церкви) относится к 870-м годам и содержится в послании реймсского архиепископа Гинкмара Карлу Лысому, написанном по поводу перевода жития Дионисия Ареопагита и монастыря Сен-Дени.

* * *

В истории Бодо-Элеазара пробелов больше, чем текста, но исследователи чаще всего стремятся заполнить один пробел – реконструировать причину отступничества придворного дьякона. Источники предлагают разные версии. Пабло Альваро вменяет в вину Бодо похоть: стать евреем его якобы принудила «та, что выгнала Адама из рая и Самсона лишила очей», – и в насмешку советует своему оппоненту перейти в ислам и использовать широкие возможности полигамии. Но вряд ли Альваро угадал.

Памятуя о нежностях в стихотворении Страбона, можно было бы предположить причастность Бодо гомосексуальной клерикальной субкультуре. Но, скорее всего, и это не так: нежность Страбона либо риторическая, либо дружеская, а грехи, от которых он предостерегает своего юного друга, – вполне гетеросексуальные. Да и Бодо сам упоминает в письме к Альваро о прегрешениях юности – интимных встречах со «многими женщинами» прямо «в нашем храме» – и вообще критикует нравы франкского двора.