Книга Срезающий время - Алексей Борисов

– Das ist unsinn[27]! Но должна же быть какая-то справедливость, – с возмущением сказал Бранд. – Как вообще можно так спокойно говорить о ситуации, будто это какая-то мелочь! Словно речь идет не о новом ружье, а о каких-то булках?

– Без пули это просто штуцер с двумя нарезами, – стал успокаивать оружейника Полушкин. – Любой специалист посмотрит и скажет, что это просто недоделка.

– А если сообразит? – Иван Матвеевич вопросительно посмотрел на поручика.

– Ты вспомни Генриха, как тот пытался заколотить простую пулю в тот пистоль! Скажешь, наш капитан не разбирается в оружии?

– Я этого не хочу сказать. Разбирается. Софья! – позвал жену Бранд. – Принеси-ка, душа моя, нам еще пива. Чувствую, оно нам сейчас потребуется. А теперь, – когда пустые кружки были убраны со стола, – я хотел бы посмотреть на то оружие, из которого ты так ловко стрелял шесть раз подряд.

На утро понедельника оружейный магазин Бранда не открылся. Мы все поехали в гости к Полушкину, где в глухом лесу у него находилась охотничья заимка, и было место и возможность без лишних глаз и ушей опробовать некоторые виды огнестрельного оружия. К привезенному штуцеру отношение вышло особенное. Иван Матвеевич тщательно вымерял шагами расстояние до мишеней, самостоятельно проводил на аптекарских весах развеску пороха и вес пули и тут же надиктовывал данные, а Софья записывала.

Вскоре мы уселись за стол и вновь атаковали бочонок, который за прошлый раз успели уполовинить. На протяжении некоторого времени супруга Бранда приносила нам тарелки из бересты с закуской, а потом лишь развела руками: съели все запасы – ни соленого сыра, ни вяленой рыбы больше не осталось. Но вот Полушкин открыл краник, попробовал наклонить бочонок, и, оставив бесполезные попытки, встал из-за стола, проклиная малую вместимость всех бочонков на свете. А спустя пару секунд вышел из охотничьего домика, пошатываясь и невнятно чертыхаясь себе под нос.

– Знаете, Алексей Николаевич, – вдруг произнес Бранд, – пожалуй, я смогу разрешить вашу задачу и ствол ружья удастся сохранить практически без изменений. Я сделаю переходник под этот ваш пистон. Вместо струбцины для крепления кремня[28] – молоточек. Огниво с пружиной придется убрать и немного доработать прицельную планку. Я просто уверен, все получится. И еще, не сочтите за гордыню. У меня мало что осталось за душой и, уйдя в могилу, я ничего не оставлю после себя, кроме своего смешного, непримечательного, жалкого имени. А потом люди скажут, что Бранд был тщеславен, эгоистичен и пекся только о себе! Так вот, я хотел бы, чтобы этот переходник назвали моим именем.

– Нет ничего проще, Иван Матвеевич. Да и фамилия в переводе на русский у вас созвучная вышла.

– Да, это так. Но то заслуга не моя.

За пять минут, буквально на пальцах и с помощью свинцового карандаша и листка бумаги, он разложил все по полочкам так ясно, как будто был во власти высших сил и не смог говорить иначе. Как? Подскажите мне, как, не имея инженерного образования, Бранд буквально один к одному начертил чертеж замка капсюльного ружья, которое в моей истории изобрели спустя пару десятков лет. Трубка Бранда или брандтрубка, – какая разница? Пусть будет первое.

* * *

Мне нравился едва уловимый аромат травы, свежие и такие приятные дуновения ветра, поджидавшие меня на изгибах дороги. По пути мне встречался то лесок из прямоствольных сосен, хранящий в себе частицу закатного огня, то старый и слегка скособоченный соломой дом на краю деревни, взиравший на меня от развилки дорог, с высоты деревянных свай. Я внезапно понял, насколько устал от монотонности в дороге, день за днем выполняя повторяющийся ритуал перемещений по бескрайним полям губерний, способный свести с ума любого путешественника своими размерами. А сколько их еще предстояло пройти?

Наверно, целые сутки я отсыпался, нежась на пуховой перине и огромных подушках. Как здорово, что не надо думать о дровах, хлебе, скотине, навозе, урожае конопли и прочего, прочего, прочего, о чем ежедневно должен размышлять правильный помещик. Потому что если у него появляются какие-либо другие мысли, то это уже караул! Деревенское житье-бытье, как тот «Титаник» – однозначно пойдет на дно. И даже если у вас есть целый управляющий, то это ничего не значит. А я, стало быть, – помещик неправильный, временщик. И на доклад Семечкина «о семи десятин клевера наместо оболог», которые с будущего года станут поднимать под коноплю, и о двух десятках телят, которые принесут чудо-коровы, купленные на ярмарке, и свиньях, гусях и прочих курицах просто махнул рукой. Только письменный доклад и только в цифрах. Сколько и чего куплено, кому отдано и когда вернется с прибылью. Все! И Семечкин меня не понимает. Для него все это верный доход, все равно, что жалованье для служащего в той же Москве или Петербурге, которые живут от копейки к копейке. Упустишь сегодня – и завтра уже кусочек чистого ржаного хлеба покажется пшеничной булкой, а то и вовсе все поголовно перейдут на пушной. И хочешь не хочешь, приходится подниматься с перины и топать в кабинет, садясь за гроссбухи.

Если смотреть поверхностно и огородить себя от повседневных забот, то жизнь текла здесь с несравненной приятностью. Ровно как сто лет назад и, дай бог, через сто лет после. На заре кукарекали петухи, и усадьба просыпалась: из будок показывали носы сторожевые псы, начинали похрюкивать свиньи, женщины шли доить коров и запаривать брюкву, пастух брал на плечо свой кнут, крестьяне обихаживали инвентарь, дабы приступить к полевым работам – и трудовой день начинался. Труд на земле кажется здесь нескончаемым праздником, потому что работники все время поют. Голоса высоко, вольно несутся в чуткой тишине оттуда – с нив, со вспаханных полей, где белеют рубашки из сурового полотна и алеют, точно маки, платочки с аккуратной вышивкой. В этом труде не чувствуется ни усилия, ни напряжения. Он совершается легко, как хлеб зреет на солнце. Плуг словно не бороздит, а ласкает землю. Колос сам собой любовно падает в лоно увлекающего его серпа. Вода знает, где почве нужна влага, и, сверкая, сама хлопотливо бежит туда. В этих благословенных краях, между Жересплей и Лущенкой, Церера осталась богиней земли и всему благоволит, всему споспешествует. Она укрепляет руку земледельца, освежает его потное лицо, снимает с его сердца всякую заботу. И те, кто ей служит, сохраняют веселую ясность духа в самом тяжком труде. Такой была благостная жизнь деревни, как на картинке. Пусть она такой и останется, без кровавых мозолей и сбитых ног, где мужики трудятся без роздыха до седьмого пота; сгорбленных и превращавшихся к сорока годам в старух женщин, постоянно голодающих детей и тощей скотины, которую зимой придется пускать под нож, так как из-за барщины не успели заготовить впрок сена.

Если дух лени отказывался работать в подобный час, его вполне можно было признать врагом всего живого и мысленно расстрелять. Солнечный свет в кабинете из распахнутых окон, ярко заливавший ковер и высвечивающий все узоры на нем так четко, что делал видимым все до мелочей. Как я давно заметил, это свойственно утренним лучам, лучшему помощнику для чтения. Уют ставшей мне уже привычной комнаты, где у каждого предмета свои особенности, где на столе стоит хрустальный прибор с письменными принадлежностями, а возле него лежит стопка канцелярской бумаги рядом с калильной лампой. Тут же диван, книжный шкаф, карта на стене – все эти детали, вполне явственно видимые, настолько зачарованы необычным освещением, что, кажется, теряют материальность из-за солнечных зайчиков и сами становятся плодом воображения. Но только не в бухгалтерской книге. Ничто не может затеряться или ускользнуть от внимания и избежать этой перемены, сохранив тем самым реальность. А она такова, что завтра выплата аванса нанятым рабочим. С этим мы справимся легко, но скоро приедут новые, и их надо расселять. Вот тут уже начинаются сложности. Между тем это маленькое разочарование заставило меня еще больше радоваться готовности окружавших меня людей помогать. Правда, ровно до того момента, когда обнаружил подчеркнутую красным карандашом строчку цифр. Деревенская стройка выходила с дефицитом. Выкопанный канал пришлось укреплять камнем, и стоимость его возросла почти в девять раз. Опорные стены заводского цеха добавили еще двадцать процентов к и так не маленькой стоимости здания, но самыми затратными вышли новые дома. Замахнувшись на маленький поселок, я едва ли ожидал, что это выльется в такие проблемы. Сорок пять каменщиков не справлялись, и нанятая дополнительно бригада в семь человек существенных улучшений не произвела. Не хватало строительных материалов. На возведение каждого здания выделялось двадцать четыре тысячи кирпичей, их везли ко мне чуть ли не со всей губернии, и вроде бы беспокоиться было не о чем, если бы… Первая и самая основная беда вылезла со связующим раствором, а именно с недостатком извести. Оказалось совершенно неважно, сколько я готов был платить. Извести от этого больше не станет. Издешковское месторождение еле освоено, а о шикарных мергелях Доброминского участка еще не слышали. И если говорить открыто, в Российской империи много чего не наблюдалось в достаточном количестве. Одни говорят, это из-за войны, другие – из-за блокады и торговых санкций, пришедших с Тильзитским миром, а мне кажется, все гораздо серьезнее. Практически нулевая механизация труда и, не постесняюсь сказать: чуть ли не первобытнообщинные средства производства. Может быть, в каких-то областях народного хозяйства все представлялось иначе, но в строительной сфере в Смоленской губернии неудач вырисовывалось больше, нежели успехов. Следующим недостатком значилось отсутствие должной квалификации у нанятых работников. На словах все были мастерами, а на самом деле класть кирпич без переделки могли лишь двое из десяти. И хорошо, если эти восемь «спорных специалистов» чему-то научатся у своих старших товарищей, ведь получить знания другим способом им просто негде. Впрочем, стоит отметить, что многие введенные мною новинки осваиваются весьма шустро: тот же ватерпас или приспособление для ускоренной кладки кирпича. Так что если темпы не упадут, то с каждым днем все должно становиться лучше и лучше. Однако говоря о квалификации, я имел в виду не только каменщиков.