Книга История прибалтийских народов. От подданных Ливонского ордена до независимых государств - Райнхард Виттрам
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из всех имперских правителей с реальной помощью поспешил только один – связанный фамильными интересами с Лифляндией герцог Мекленбургский. При этом опасность осознавали только на востоке империи, точнее, правители балтийских государств. Однако Любек, с которым торговые и политические отношения лифляндских городов были весьма напряженными, не желал портить контакты с русскими и занял сдержанную позицию, что говорило о том, что некогда славившееся на весь мир ганзейское единство практически перестало существовать. В такой ситуации империя предпочла отмолчаться и реальную помощь Лифляндии не оказала.
Тогда 28 ноября 1561 года магистр ордена вместе с представителями орденских вассалов и небольших орденских городов, а также архиепископ Вильгельм встретились в Вильно с поляками и пришли к соглашению, согласно которому Готхард Кетлер смог как польско-литовский вассал спасти для себя лишь области ордена южнее Западной Двины в качестве наследного Польского герцогства и стал в Лифляндии «герцогом Курляндии и Семигалии», тогда как большая часть областей ордена – «задвинская Лифляндия», то есть земли, располагавшиеся севернее Западной Двины, включая территорию архиепископства, отходила непосредственно польско-литовскому государству. Присоединение последней завершилось после подчинения этому решению архиепископского дворянства в марте 1562 года.
Выйти из состава империи оказалось для лифляндцев делом нелегким. Поскольку империя вряд ли добровольно согласилась бы на такое перед покорением лифляндцев, то после этого они решили сделать упор на то, что сделать такой шаг их вынудили внешние обстоятельства. Поэтому в тексте договора, о котором будет сказано отдельно, польский король предусмотрительно позаботился о том, чтобы данное действие не выглядело ни как изгнание из империи, ни как унижение чьего-либо достоинства.
Политическое раздробление старой Лифляндии было полным. В ней обосновались все ее соседи без исключения. Помимо Швеции, Москвы и Польши, жирный кусок отхватило себе Прусское герцогство, захватившее в качестве залога орденский город Гробин вместе с рыбацким портом Либау, а также Дания, чей король Фредерик II в 1559 году купил Эзель-Викское и Курляндское (монастырь Пильтен) епископства для своего брата, герцога Магнуса Гольштейнского. Этот герцог, начав свое правление как ставленник Дании, превратился затем в важный инструмент русской политики в отношении Лифляндии.
Не покорилась только Рига, которая в течение двадцати лет сохраняла своеобразный статус независимого города Священной Римской империи германской нации. Его бургомистр Юрген Падель сделал 19 сентября 1561 года в памятной книге магистрата запись, шокировавшую горожан, поскольку в ней речь шла о том, что город оторвали от Священной Римской империи германской нации и бросили на поругание варваров, которые никогда не относились к немцам с добром, но немцы, несмотря на русскую угрозу и всеобщую разруху, будут и впредь хранить верность своему императору.
Конечно, Фердинанд I и Максимилиан II сохраняли связи с Ригой, как, впрочем, и с подпавшим под шведское владычество Ревалем. При этом Рига стремилась к приданию ей в империи официального статуса независимого города, что было прямо записано в памятной книге старшины Большой гильдии в 1571 году. В результате 9 апреля 1576 года император Максимилиан II в специальной грамоте с красной печатью признал за Ригой права имперского города. Это были такие же права, какими Данциг обладал с 1457 года. Однако от участи остальной части края Риге уйти не удалось – в январе 1581 года ее заставил присягнуть на верность король Стефан Баторий[141], который занял город в марте следующего года.
Современники произошедшей катастрофы восприняли ее как Божью кару за свои грехи и безропотно встретили обрушавшиеся на них несчастья. Это хорошо было изложено в знаменитых «Хрониках провинции Ливонии», написанных ревальским пастором Бальтазаром Руссовом в 1578 году. Но эти же «Хроники» явились также обличительной речью проповедника покаяния, обвинившего позабывших о своем долге лифляндцев в беспутстве и бездумном прожигании жизни. И этот голос не был единственным. В унисон ему звучали другие описания происходивших тогда событий, благодаря которым мы можем в полной мере почувствовать страдания жителей от обрушившегося на них несчастья.
Вполне вероятно, что эти описания явились не только и не столько констатацией навалившейся на лифляндцев беды, сколько передачей охвативших их мук совести, что было как раз в духе того времени, характеризовавшегося теми переменами, какие принесла с собой Реформация. Те ужасы, какие принесли с собой военные годы, жители не могли воспринимать иначе чем кару, и все они, без всякого сомнения, испытывали чувство вины за то, что в мирное время жили в изобилии и праздности.
То жуткое и кровавое время, когда рушился привычный порядок, напомнило лифляндцам об их грехах и о временах пришествия Христа. Не случайно из развалин протестантской церкви, располагавшейся недалеко от бывшего орденского замка Розиттен в Восточной Лифляндии и разрушение которой никто не в силах был предотвратить, временами доносились наводившие ужас и священный трепет звуки «Лифляндской песни мертвых» (1584), этой мольбы усопших о спасении набожных людей на Божьем Страшном суде.
В результате крушения Лифляндия превратилась в игрушку в руках различных воинских отрядов, на протяжении четверти века высасывавших из края последние силы. Страна, которой Германский орден в известном смысле слова придал политическую самостоятельность, внезапно попала в дикий водоворот, оказавшись в центре важнейших событий того времени, имевших поистине историческое значение.
Так называемый «балтийский вопрос» перерос в борьбу за Прибалтику, начало которой положила вспыхнувшая в 1563 году семилетняя война между Швецией и Данией за установление господства в Балтийском море, в том числе и над Лифляндией. За нее уже давно шел спор между Польшей, Швецией и Москвой, а еще раньше он возник между Польшей и Швецией. Ведь Лифляндия, с ее портами, торговыми ярмарками и излишками зерна, для каждого превращавшегося в современную державу государства приобрела совершенно новое значение. Понятие «гегемония на Балтике», подразумевавшее ранее контроль над морскими путями, приобрело для Швеции с 1563 года несколько иное значение и стало подразумевать монопольное «господство на море».
В данном противоборстве длительное время речь шла о торговых путях через Нарву. Этим речным портом, располагавшимся вблизи моря, с мая 1558 года владели русские. Из него открывался прямой торговый путь в Московию, что составляло огромную конкуренцию остальным лифляндским гаваням. К тому же путь через Балтийское море давал большие преимущества по сравнению с открытым англичанами Северным морским путем через Белое море.
Русский царь, хорошо понимавший значение гавани на Балтике для Руси, пригласил в Нарву различных иностранных купцов, предоставив им полную свободу в ведении торговли. В свою очередь шведы пытались всевозможными средствами перекрыть торговый путь через Нарву. Однако, несмотря на предпринимаемые ими усилия, в 1560-х годах корабли всех наций, и в первую очередь английские, продолжали приходить в этот порт. (В то время англичане предпочитали пользоваться более коротким путем, но потом снова вернулись к менее политически обремененному Северному морскому пути.) Данная гавань привлекала также немецкие, голландские, датские и французские корабли. Пока ей владели русские (до сентября 1581 года), Балтийское море бороздили также построенные и ведомые англичанами русские морские суда.
