Книга И снова Оливия - Элизабет Страут

– Ой, Ева, – сказал он.

Она оглянулась на мужа, мыльная пена с пальцев закапала на пол.

– Понимаю.

Обняв жену одной рукой, Берни смотрел на кедр, высившийся за кухонным окном.

– Бедная девочка, – вздохнула жена.

– Да, – согласился Берни.

Поднявшись в кабинет, он сел за письменный стол, развернув кресло к окну, выходившему на реку. Сузанна вела себя более по-детски, чем он ожидал; когда он позвонил ей, чтобы сообщить о смерти ее отца, она держала себя в руках и разговаривала как взрослый человек. Надо полагать, увидев сгоревший почти дотла дом, столкнувшись с реальностью, она дрогнула. С другой стороны, он удивился проницательности Сузанны касательно ее отца. Роджер Ларкин действительно фыркал при упоминании о ее юридической деятельности и не раз говорил Берни, что его дочь «не более чем социальный работник». Обхватив ладонями подлокотники кресла, Берни вспоминал, каким был Роджер в молодые годы – темноволосый красавец под руку с очаровательной блондинкой-женой, уроженкой Филадельфии. Роджер родился в Хоултоне, штат Мэн, в бедной семье, но, будучи парнем смышленым, поступил в Уортонскую школу бизнеса, а потом просто делал деньги, и с каждым разом все больше и больше денег. Когда он впервые явился к Берни за юридической консультацией, речь шла об инвестициях в Южную Африку. Он уже придумал, как обойти закон, но ему требовалось уточнить детали, и Берни его проконсультировал. Но сказал: «Мне это не нравится, Роджер», и Роджер ответил с усмешкой: «Вы – мой юридический консультант, а не священник». Берни запомнил это на всю жизнь, ведь к священнику, как и к Берни в кабинет, тоже приходят с разного рода тайнами и секретами, но священник – по общепринятой версии – чист душой, а Берни чистым себя не ощущал. Роджер Ларкин годами заседал в попечительском совете симфонического оркестра Портленда и других попечительских советах. Много лет назад Роджер пришел в кабинет к Берни и сказал: «Мне крайне необходима ваша помощь». У него была интрижка с женщиной из его офиса, Роджер оплатил ей аборт в Нью-Йорке, после чего она подала на него в суд. Берни быстро уладил это дело, пресса не успела что-либо пронюхать. Об этой стороне жизни своего отца Сузанна, кажется, ничего не знала.

Но куда сильнее задела Берни другая история – он поерзал в кресле, – случившаяся два года назад. Поздним вечером, когда Берни задержался в кабинете, готовясь к выступлению в суде на следующий день, ему позвонила Луиза Ларкин. «Он хочет меня убить! – визжала она в трубку. – Помогите мне! Помогите!» Роджер отобрал у нее трубку и усталым голосом сказал, что у его жены деменция и он более не в силах о ней заботиться. Они долго разговаривали, и по ходу беседы Берни заметил, что деменция Луизы, вероятно, не настолько серьезная, если она помнит, как позвонить юристу, и, возможно, потребуется расследование, поскольку просьба о помощи предполагает угрозу личной безопасности. «Ладно, – ответил Роджер, – поступайте как знаете, Мистер Законник». Берни никак не поступил. Но спустя неделю позвонил Роджеру и помог устроить Луизу в дом для престарелых «Золотой мост», ее взяли туда вне очереди благодаря деньгам Роджера. Затем полтора года о Роджере не было ни слуху ни духу, вновь он явился к Берни шесть месяцев назад с переписанным завещанием.

Берни глядел на реку, под низкими облаками она казалась серой, а потом он перестал видеть реку, но увидел Сузанну маленькой девочкой, такой хорошенькой, похожей на свою мать, и такой… такой одинокой. Когда сегодня она обняла его покрепче, перед тем как они сели в машину, он испытал – что же он испытал? Ему захотелось взять ее на руки, погладить по голове и сделать так, чтобы все плохое исчезло из ее жизни. В тот момент она была для него маленькой девочкой, что беззвучно играла с куклой в углу его кабинета, пока они с ее отцом говорили о делах.

Берни сделалось не по себе, и вдруг он сообразил, что это чувство преследует его долгие годы, то обостряясь, то стихая. Верно, кое-кто из его клиентов оставил неприятный след в его жизни, но не по себе ему становилось только в связи с Роджером Ларкином.

Он пошел в туалет, услышал, как зазвонил телефон и как смолкли звонки. Выйдя из туалета, он взглянул на номер – это была Сузанна; сообщения она не оставила. Он перезвонил, но она не взяла трубку. И он просто опустился в кресло. Волна нежности накрыла его.

* * *

Сузанна въезжала на парковку «Золотого моста», дома для престарелых. Она только что забрала свои вещи из гостиницы «Комфорт», и женщина в отеле напугала ее. Поэтому Сузанна набрала номер Берни, она была в панике. Он перезвонил, когда она ехала по мосту, и Сузанна не ответила – побоялась одновременно вести машину и разговаривать по телефону, она не очень ясно соображала. Припарковавшись, она потянулась было к телефону, но, вспомнив, как Берни мягко, но категорично оттолкнул ее, когда она обняла его, Сузанна бросила телефон в сумку и закрыла глаза, повторяя про себя «помогите, помогите, помогите мне», затем вышла из машины и направилась в дом для престарелых. Она уже была здесь накануне, но все равно поежилась, входя. Построенное на изрядном расстоянии от шоссе здание с черными ставнями выглядело пристойно, но это был мир, существовавший отдельно от всех прочих, и особый запах – моющих средств с ноткой человеческих испражнений – ударил в нос, стоило Сузанне закрыть за собой двойные двери.

Она прошла мимо мужчины, сидевшего в коридоре в кресле-каталке, и зашагала к палате, где лежала ее мать. Прошлым вечером мать спала, и Сузанна была потрясена тем, как она выглядит: на подушке спутанные седые волосы – или то, что от них осталось, – и сама мать такая маленькая, что непонятно было, где там теплится жизнь. Сузанне будто показали кадр из научно-фантастического фильма, в котором у ее матери украли тело, главное ее достояние. Когда мать открыла глаза, Сузанна сказала: «Мама, это я, Сузанна». Мать села в кровати: «Здравствуйте». И Сузанна повторила: «Мама, это я, твоя дочь». «Нет, – светским тоном ответила мать, – моя дочь умерла». И запела колыбельную, укачивая Обнимашку; пела и качала, пока Сузанна не ушла.

Сегодня, войдя в палату, Сузанна наткнулась на препятствие – женщину в инвалидном кресле, сидевшую неподалеку от матери; женщина глянула на нее мутными глазами. Сузанна, огибая ее, помахала рукой, но отклика не удостоилась.

Мать безмятежно восседала в кресле-каталке в углу комнаты, на коленях у нее лежал Обнимашка. Она была причесана и одета в белый с сероватым отливом спортивный костюм, на ногах чистые белые кроссовки.

– Здравствуйте, – приветствовала она Сузанну. – Вы красивая женщина. Кто вы?

– Я твоя дочь, мама. Это я, Сузанна.

– У меня нет дочери, – вежливо ответила мать. – Она умерла. Но в детстве она играла вот с этим, – и мать приподняла Обнимашку, – его зовут Обнимашка.

– Мама, ты помнишь, что это Обнимашка? – Сузанна нагнулась к ней.

– Мы с вами не знакомы, – продолжила мать, – но моя бедная доченька. Она всегда была такой хорошей девочкой.

Сузанна медленно опустилась на край кровати.

– Но ее брат! – воскликнула мать и рассмеялась. – О, ее брат был таким негодником. Вечно просил меня поиграть с его кончиком. Ему всегда этого хотелось – плохой, плохой мальчик. – И она опять засмеялась.