Книга «Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники - Владимир Костицын

* * *

10 января 1951 г.

Увидев, что на Пятницкой, в Тимирязевском институте, не преодолеть перовского саботажа и что мягкий Навашин — плохая для нее опора, Вера Михайловна решила перенестись в другое место и нашла в Останкино, под Москвой, участок, где выстроила лабораторные помещения и жилой дом. То, что она сумела в рекордное время найти деньги и материал для постройки, а затем построиться, граничит с чудом. Еще более замечательно было то, что, не будучи в состоянии добиться поставки ей ежедневно совершенно свежих и доброкачественных яиц, она завела собственную образцовую куриную ферму. Все это было сделано вопреки плану, бюджету, постановлениям и распоряжениям; будь на ее месте любой из советских ученых, попал бы под суд. Она же сумела устроиться так, что, когда Наркомпрос запротестовал, Луначарский получил сверху нагоняй — и вполне справедливый.

Словом, перед нашим отъездом за границу в мае 1927 года, Вера Михайловна была уже во главе самостоятельного учреждения, находившегося в полном ходу. Я часто ездил к ней в Останкино, потому что все это было мне чрезвычайно любопытно, и каждый раз находил что-нибудь новое; в средствах в то время она не нуждалась и имела все, что ей было нужно. Я очень хорошо помню мой последний визит к ней за два-три дня до моего отъезда за границу в августе 1928 года. Я поехал проститься, и меня сопровождал мой старый друг, гостивший у меня, и ее бывший жених (А. А. Зильберсдорф). Мы приехали к вечеру, осмотрели все, а потом сидели с ней на балконе и ужинали исключительно яичными продуктами: картофельный суп с желтками и томатами, яичница, гоголь-моголь, «битые сливки» из белков. Вечер был теплый, но сумрачный. Вера Михайловна поставила на граммофон диск с Пятой симфонией[1536], что соответствовало моему настроению.

У меня было предчувствие, что эта поездка будет решающей в моей жизни, хотя я никак не мог предполагать, что пребывание за границей продлится так долго. Я думал, что мы с тобой вместе вернемся через несколько месяцев. Я был очень обеспокоен в связи с дурными сведениями о твоем здоровье и размышлял о том, как-то ты сумеешь приспособиться к московским условиям после года жизни в теплом климате. Вера Михайловна твердо рассчитывала на твое сотрудничество, начиная с зимы. Все казалось идущим в этом смысле и в этом направлении. Со своей стороны, Сашенька Зильберсдорф рассчитывал на перевод из Ульяновска в Москву и вел переговоры с хозяйственными органами. Он с интересом расспрашивал Веру Михайловну, как удалось ей построить свой образцовый дом и лабораторные помещения и, получая ее ответы, с сомнением покачивал головой. Действительно, применить этот метод постройки было бы невозможно ни для него, ни для меня.

Через год, в конце 1929-го, когда окончательно выяснилась для меня невозможность возвращения ввиду уже начавшихся репрессий по моему адресу, мы получили от Веры Михайловны письмо, в котором она выражала удивление, что обо мне говорят в Москве как о «враге народа» и человеке, объявленном вне закона, и уговаривала нас немедленно вернуться. А еще через год она окончательно, как ей казалось, покинула СССР — и об условиях своего выезда рассказала странную историю.

Вера Михайловна уезжала в собственном автомобиле, предварительно поссорившись и с Наркомпросом, и с советским правительством. Дорога, по которой она ехала, была пустынна, и вот ее нагоняют два автомобиля («черных», как настойчиво повторяла Вера Михайловна), которые мчатся с большой быстротой. Один из них на всем ходу заворачивает и «подставляется», и, пока она размышляет (доля секунды), другой на всем ходу проскакивает мимо, задевает ее ось и посылает машину в ров. Автомобиль перекувыркивается и вдребезги разбивается. Через неизвестное время она просыпается в каком-то городе в госпитале — с поломанным носом и другими повреждениями. Веру Михайловну привезли туда неизвестные автомобилисты в красном автомобиле, которые подобрали ее у дороги и никаких черных автомобилей не видели. Я не записываю тех предположений, которые она тогда высказывала, как и тех добавочных объяснений, которые давала в ответ на вопросы. Так закончился первый период пребывания ее в СССР[1537].[1538]