Книга Чудовище в плену красавицы - Мейси Ейтс

Ее отметина станет последней радостью, когда Белль уедет.

Когда наслаждение прошло, он понял, что должен ее отпустить.

И пропади пропадом заголовки. Главное — ее счастье.

Ей нельзя здесь оставаться. Она не должна жить в мрачном, угнетающем дворце, населенном демонами. Не должна связывать себя с человеком, которого едва знает. Не должна его любить. Только не его.

И не важно, любит он ее в ответ или нет. В один прекрасный момент он мог ее сломать. Как сломал всю свою жизнь.

Единственным для него выходом из ситуации было раствориться в собственном мраке. Только тогда Белль спасется. А он перестанет быть опасным для других.

Тяжело дыша, Адам перекатился на спину и уставился в потолок, который рассматривал бессчетными ночами, снова и снова прокручивая в себе чувства. Момент, когда он прикоснулся к Ианте, а ее кожа оказалась холодной. Она умерла, не успев дождаться скорой помощи.

Сам того не осознавая, он протянул руку и погладил Белль по щеке. Живая. Теплая. Светлая.

Если он ее не отпустит, она не выдержит. Он отлично понимал, чем все кончится: тьмой и холодом.

— Ты должна уйти.

До сих пор не выправив дыхание, Белль пыталась вернуться на землю, хотя оргазм разорвал ее тело на кусочки и лишил сил. А тут еще Адам сказал, что ей нужно уходить.

— Будем спать у меня в комнате? — Рано она радовалась прогрессу в их отношениях. Адам наконец-то пустил ее к себе, а теперь вздумал убраться из спальни. На несколько шагов она все-таки продвинулась, но что уж злиться, если они оказались такими крохотными?

— Нет, — отрезал он. — Дело не в комнате. Ты должна вернуться в Калифорнию. К Тони.

— О чем ты говоришь? — Паника в ее душе зашевелилась, как стая перепуганных мышей. — Я не хочу никуда идти. Мы помолвлены. Ты только что подарил мне кольцо.

— Можешь оставить его у себя. Мне все равно. Продай его, если твоему отцу для лечения понадобятся деньги.

— Ничего не понимаю… Мы занимались любовью! Мы…

— Это была ошибка. От начала до конца. Я повел себя эгоистично. Ты пожертвовала собой ради моей репутации, а ведь я этого не просил, Белль. Ты не должна была подвергать себя такому испытанию.

— Я сама выбрала этот путь, — заартачилась она. — Потому что люблю тебя.

Он вздрогнул.

— Нет, не любишь. Прочти пару статей о наших отношениях, Белль. У тебя стокгольмский синдром. Я отрезал тебя от внешнего мира, и ты начала сочувствовать своему захватчику.

— Мерзавец! Расскажи еще о моих чувствах, психолог-дилетант! У меня есть свое мнение. И о своих чувствах я знаю сама.

— Это ты так думаешь, — уколол он ее.

— Хочешь внушить мне, что я безумна? — вскипела Белль. — С каких пор ты отрицаешь мои чувства?

— Ты о них ничего не знаешь.

— По-твоему, женщины слишком пустоголовы, чтобы понять собственное сердце?

— Нет. Просто ты не знаешь того, с кем решила разделить ложе. Я никогда не рассказывал до конца, что произошло в тот вечер, когда моя жена умерла. Я никогда не объяснял, почему считаю себя монстром. Из-за шрамов? — Адам поднялся, заиграв мускулами. — Плевать я хотел на шрамы. И на потерю смазливой мордашки. К черту эту ерунду! Я стал монстром задолго до аварии, и последующие события лишь обнажили мою сущность. Уродливую. Себялюбивую. По крайней мере, теперь моя физиономия может служить предупреждением.

— Прекрати. Ты снова возвращаешься к фактам, о которых я не хочу слышать. Да, это трагедия. Но сейчас ты бежишь от действительности, которую не в состоянии принять. За годы затворничества ты успел забыть, каково жить при свете.

— Я прекрасно помню, каково жить при свете. Я бы украл его у тебя, Белль, правда. Выпил бы его до дна, и ты стала бы мрачной, как я.

— Может, тебе стоит мне поверить? Я знаю, чего хочу и как с этим справиться.

— Рассказать, какой из меня муж? — Адам покачал головой. — Я эгоист. Репутацию и свое личное счастье я ценю превыше всего. Моя жена была на последних сроках беременности, когда умерла. В тот вечер ей не хотелось посещать празднество. Она хотела остаться дома и отдохнуть. Но я сказал, что это даже не обсуждается. Что меня должна увидеть публика. Что мы обязаны там появиться парой, ведь нас ждала пресса. Я хотел, чтобы она появилась, сияя от счастья. Красавица-принцесса, носящая в себе будущее нации. Большинство изданий нас обожало, остальные преследовали. Популярность — палка о двух концах. О ней и о нас витали сплетни, которые я собирался развеять. И, несмотря на то, что она хотела посидеть дома, я настоял на выходе в свет.

— Адам… — Белль пыталась отдышаться, но боль, исходящая от него, наваливалась на нее и душила. Было трудно даже сидеть, не то что говорить. — Не вини себя. Ты же понятия не имел, что случится авария! Ты же не мог предугадать…

— Конечно, не мог. Но это уже не важно. Я не умею предсказывать будущее. Поэтому я обвинил фотографа, которому втемяшилось сделать снимок, и он сунул камеру прямо в лицо моей бедной жены. Он хотел вызвать очередную волну подлых комментариев о ее прошлом, о том, что до свадьбы у нее была вполне определенная репутация и я не могу быть уверен, что ребенок от меня. — Его лицо перекосило от злобы. — Разумеется, ребенок был мой. Я знал Нанту. Знал, какая она, и знал, что она мне верна. Но пресса решила сделать из нее карикатуру. Я в этом не виноват. Но я не могу себя простить за то, что насильно выставил ее на всеобщее обозрение, и при таких обстоятельствах. Я не послушал ее, когда она жаловалась на усталость. Я не ценил ее должным образом. Я любил покрасоваться. Любил выглядеть частью этого блестящего мира. Почему, думаешь, я отгородился от него после смерти Ианты?

Белль почувствовала, как будто ее ранили в грудь, и парчовое покрывало уже пропиталось кровью. Понятно, что Адам закрылся от мира. Он винил себя в том, что любил выходить в свет, наслаждаясь своим статусом. В конце концов, это его и предало. Неудивительно, что он выбрал затворничество. Отрезал себя от народа, от женщин, даже от слуг — которых, судя по всему, любил. Он закрылся от всего, кроме своей боли. И его покои стали мавзолеем — в честь его собственного провала.

Памятник его горю и мукам. Но не ей его судить. Ее собственная жизнь казалась монументом боли после материнского предательства, монументом страха вновь оказаться отвергнутой. Но себя она никогда не винила. Белль понимала, что корнем зла была ее мать, в которой четырехлетняя девочка не смогла найти любовь.

Адам же утопал в муках совести. Это было не просто горе, боль утраты. Он поселил боль в себе, решив наказать себя до конца жизни.

И этим он измучит их обоих. Белль вспомнила его слова, когда они приземлялись в Санта-Милагро. О том, что в глубине души он не хочет расставаться со своей болью и мраком.

Уготовив самому себе вечные муки, Адам сыграл роль судьи, присяжных и палача в одном лице. Как бы ей хотелось избавить его от этого!