Книга Книги в огне - Люсьен Поластрон

Еще один экземпляр этого памятника за такую же заслугу был подарен и библиотеке Тяньиге, основанной в 1561 г. в Нинбо. Отойдя от дел, мандарин Фан Чин (1505–1585) пожелал построить отдельное здание для своего собрания из 70 000 произведений, в основу которого легла коллекция Ванжуанлоу рода Фэн, восходившая, в свою очередь, к 1086 г. Эта образцовая библиотека представляла собой уникальный случай: здание в Нинбо сохранилось до наших дней, вновь заполненное за государственный счет после несчастий, которые оно перенесло. Тяньиге тем не менее и в прошлом оказывалось всевозможное внимание. Под двадцать восемь шкафов из кедра, с книгами из мягкой бумаги, были задвинуты блоки из йинши, или ангидрита, камня, впитывающего влагу. С другой стороны, Фан Чин выбрал библиотеке такое имя, поскольку «тяньи» — что может также значить «первая под небом» — обращение к воде в Книге перемен. Поскольку основатель также потребовал построить здание из кирпичей и всякое отопление или освещение там были запрещены, Тяньиге действительно избежала пожаров. Секрет долговечности этого собрания — один из самых любопытных: Фан Чин предложил своим наследникам выбрать гору серебра, то есть 10 000 таэлей, или библиотеку без гроша денег и разрешения ее продавать. Его старший сын, Фан Дачон, говоривший первым, без колебаний предпочел Тяньиге. Затем его завещание было таким же, равно как и завещание его сына, и так несколько поколений. Кроме того, все наследники один за другим скрупулезно соблюдали и другое предписание основателя: «Никто, кроме членов нашего рода, не должен туда входить, и ни одна книга не должна оттуда выноситься». Но все это должно было хорошенько повеселить воров, которые без малейшего стеснения проделали дыру в стене три века спустя, когда Нинбо заняли «длинноволосые воины» во время Тайпинского восстания. И в 1862 г. значительное количество невосполнимых сочинений было продано на вес в две мастерских в Фэнхуа и Таньгао, где их переработали в обыкновенную бумагу, чтобы заворачивать мясо на рынке. Еще один вор имел обыкновение проникать в павильон ночью и охапками вывозить оттуда книги на небольшой лодке. На следующий день их обнаруживали у шанхайских книготорговцев, которые заказывали ему их по заглавиям для западных коллекционеров. Он делал так, пока это не взволновало Чжана Юаньчжи, директора «Commercial Press», и тот не создал фонд для переноса собрания в Ханфенлу, хранилище редких книг в большой библиотеке Донфан на востоке, где очень скоро, в 1932 г., все было уничтожено японскими бомбами.

«Современные библиотеки обязаны своей печальной участью не только войнам и пожарам. Люди без достаточных средств не могут собирать книги, а тем, кому это удается, приходится видеть, как они рассеиваются, поскольку их средств недостаточно, чтобы их сохранить. Что есть сейчас, может исчезнуть завтра. К югу от Янцзы было бесчисленное множество огромных библиотек. Но сколько из них сохранилось до наших дней? Едва ли три или четыре». Так писал уже Хуан Цонхи, известный ученый начала эпохи Цин, который обладал более чем тридцатью тысячами книг и почти все их прочитал.

Китайская литература представляла собой большой конгломерат со сплошными черными дырами, организм, необратимо и очень сильно искалеченный. К масштабным кампаниям по уничтожению прибавились миллионы крупных и мелких случаев самоцензуры, негласного искажения текстов и намеренных упущений, в результате которых корпус китайских текстов навсегда остался хромым. Все династии, даже самые мирные, держались на «веньцзыю», или запрете пагубных текстов, истреблении их и фальсификации в целях пропаганды. Уян Сю не любил произведения Вудая и велел их уничтожить, мандарин Гао Юань истреблял книги по истории, которые он объявил ненужными, поскольку в них рассказывается о прошедших событиях, избавлялись также от анонимных текстов, поскольку они вызывали мало доверия, каждое правление беззастенчиво меняло то, что ему не нравилось в «еши» (хронологии) предшествующих времен, и не было даже печатника, который не практиковал бы «чуймао циучи» — «подуй на волоски, чтобы обнаружить недостатки». Никто никогда не был достаточно аккуратен. В Цинлонжене во времена династии Юань жил известный книголюб по имени Чжуансу: перед его восхищенным взглядом громоздились друг над другом по меньшей мере 80 000 свитков: романы, стихотворения, история, — все было тщательно разделено на десять разделов. Но в 1346 г., когда очередной император призвал жертвовать книги, наследники Чжуансу предпочли сжечь библиотеку из страха, что ее содержимое могло навлечь на них беду. Во времена династии Цин многие известные образованные люди посвятили свою жизнь не представлявшим опасности занятиям, таким, как археология или «научное изучение классиков», как называлось влиятельное движение, существовавшее с 1736 по 1820 г. и несомненно поглотившее существенную часть умственной энергии, которая могла бы быть посвящена подготовке страны ко входу в современный мир и немало способствовала ее «спячке» в XIX в. Люди предпочитали не выражать собственное мнение и даже избегали писать что бы то ни было, дабы не рисковать начертать запрещенный иероглиф. Истина в Китае никогда не бывала неприкрытой, особенно если она могла не понравиться господину. Шутили, что «цинг фенг бу ши ци» — свежий ветер («цинг») напрасно листает книгу, он не может прочесть написанные в ней слова. Это следовало понимать так: люди из династии Цин — идиоты[16]. Интеллектуалов, противостоявших этому коллективному отклонению китайского общества, можно пересчитать по пальцам одной руки. Жан-Франсуа Биллетер напоминает о Ли Чжи (1525–1602), ниспровергателе традиций и борце с лицемерием, который, не уважая ничего и даже литературу, написал такие недозволенные слова: «Народ управляет собой сам и не признает, чтобы им управляли согласно каким-то другим принципам, кроме его собственных… Начиная с рождения, каждый человек на правах собственности обладает определенной манерой действий, и никому не нужно, чтобы пришел Конфуций и дал ему ее… Проповедники добра пользуются добродетелями и обрядами, чтобы управлять умами». Что же тогда остается скептику? Конечно же, книги: «Все те, кто предается учению, ищут внутри самих себя основание жизни и смерти, разгадку своей судьбы… сорока могла бы угнездиться у них в голове, и они этого даже не заметят». Ли Чжи с исключительной дальновидностью остроумно назвал два своих главных произведения «Книга для сожжения» и «Книга на выброс». Он не замедлил покончить с собой, когда власти после упорного сопротивления бросили его в тюрьму. Известность Ли Чжи «дает представление о степени вырождения, которой достигли мышление и нравы того времени», — вынесли заключение при следующей династии, при которой названия этих двух книг были попросту буквально проведены в жизнь.

Императору Цяньлуну действительно удалось проявить еще более грандиозную низость, чем его предшественникам, одновременно прослыв среди своих современников и потомков пламенным защитником китайской литературы. В 1772 г., на тридцать седьмом году правления, он повелел собрать по частным и общественным архивам, по доброй воле или силой, все редкие книги Китая, как рукописные, как и печатные, чтобы составить из них одну огромную коллекцию под названием «Общая сумма книг», «цуаныну», из четырех отделов, или «шику». Эти четыре части отвечали традиционной классификации и получили бы шелковые переплеты соответствующего цвета: канонические произведения (зеленый), исторические произведения (красный), философские (синий), разное и художественная литература (серый). Так под единым названием вновь собиралась абсолютная библиотека, столь прекрасная, сколь и исчерпывающая: было изъято 79337 свитков, порученных 286 каллиграфам, чтобы скопировать их для вечного хранения. Печатные копии не были бы достаточно хороши.