Книга Великая разруха. Воспоминания основателя партии кадетов. 1916-1926 - Павел Долгоруков

Если в крымский период Врангелю более помогали французы, то Деникину более помогали англичане, во главе военной миссии которых стояли симпатичные, энергичные генералы, Пуль, потом Бриггс, который помог даже в разрешении конфликта Деникина с Красновым. Последний, в свое время опиравшийся на немцев, атаман Войска Донского, сам хороший администратор, много при их содействии сделавший для воссоздания донских частей, не хотел подчиниться Деникину, который в интересах единого командования, преемственно державшийся все время союзнической ориентации, при поддержке общественного мнения и союзников, тщетно добивался этого объединения и подчинения. Генерал Бриггс ездил в Ростов и добился того, что Краснов приехал на пограничную станцию между Кубанской и Донской областями, где у него произошло в вагоне свидание с Деникиным, на котором единое командование, при известной автономии донцов, было достигнуто. Вскоре Краснов ушел и уступил место А. Богаевскому.

Трудно предположить, чтобы англичане допустили вмешательство русского генерала в конфликт между двумя своими генералами!

Англичане, правда старыми остатками от войны, действительно очень широко помогали материально: оружием, снаряжением, обмундировкой, обувью, консервами обтрепанной и во всем нуждавшейся Добрармии. Френчи и тяжелые ботинки распространились по всей ее территории и, как всегда в таких случаях, появились и на базарах и на гражданском населении. Прогрессирующая дороговизна отразилась главным образом на мануфактуре, на тканях. Я, как и многие другие, щеголял летом в куртке, сшитой из мешков. Английское старье пришлось очень кстати.

Русофильское английское военное ведомство, руководимое Черчиллем, только и могло помогать нам остатками, не требуя новых кредитов, в которых парламент отказал бы. Официально английской интервенции не было и впоследствии. Черчилля обвиняли, что он помогал Добрармии не только без одобрения парламента, но и без разрешения правительства, во главе которого стоял далеко нам не дружелюбный Ллойд Джордж. И при этих обстоятельствах находились у нас хамы критики с претензией, что англичане снабжают нас рванью, на самом же деле очень доброкачественным старьем.

Эта двойственность английской политики нами осязалась. С одной стороны – широкая дружественная помощь военного министра, с другой – тут же под боком в Грузии политика их министерства иностранных дел, поощрявшая отделение Грузии и грузинских меньшевиков, подготовлявших, как и в России, приход большевиков. Положение действительно создавалось трудное, так как в тылу Добрармии уже возникли Совдепы и ее и Деникина открыто ругали и были явно враждебное настроение и действия. Как я говорил, в великодержавном тоне и вообще в дипломатии Деникина были ошибки, но образование такого тыла под протекторатом и при содействии англичан было невыносимо. Генералы Пуль и Бриггс отлично это чувствовали, доносили об этом Черчиллю, но не в его было силах уничтожить эту двойственность английской политики. Двойственность политики союзников еще обнаруживалась, когда они воспрепятствовали продвижению отряда полковника Вермонта из Курляндии одновременно с продвижением Деникина на Москву. Одной рукой давали, другой мешали.

Особенный восторг возбудили привезенные англичанами танки. Они стояли и маневрировали для обучения русских на лугу за городским парком. Из этого парка, вечером очень оживленного, с хорошим казачьим оркестром и чудными аллеями каштанов, открывался вид на предгорье Кавказского хребта по направлению Майкопа. На лугу между этим парком и железнодорожным мостом через Кубань переваливающиеся через рвы и валы, подминающие под себя деревца и кустарники танки первые дни собирали большую толпу любопытных.

Кроме материальной и инструкторской помощи, Добрармия от союзников ничего не получила. Да вряд ли и можно было бы заставить англичан сражаться за Россию. Солдаты были плохо дисциплинированы, смотрели на свое пребывание как на пикник и сильно пьянствовали. В Екатеринодаре по вечерам постоянно происходили буйства и драки. Раз я наткнулся на избиение пьяными солдатами своего товарища, у которого лицо было все в крови. Англичане очень жестоки, когда пьяны. Я пробовал было на плохом английском языке объяснить им, что в России бокс не полагается, но чуть-чуть сам ему не подвергся и был ими обруган. Вряд ли городовой, которого я прислал с главной улицы, мог что-нибудь с ними сделать. Другой раз в ресторане, в котором я сидел, солдат начал пальбу. Его едва разоружили и отвели к коменданту. Ежедневно пьяные, буйствующие английские солдаты приводились к коменданту, который их передавал английскому командованию. Там с ними, говорят, строго поступали, посылали в Новороссийск на суда под арест и отсылали в Англию.

Еще в январе генерал Шкуро освободил от большевиков Минеральные Воды с большим количеством согнанных туда, как стая куропаток в бурю, припертых к Кавказскому хребту беженцев, из которых многие были расстреляны в Пятигорске (генералы Рузский, Радко-Дмитриев и др.). С первым же поездом я проехал в Кисловодск к жившему там с семьей и скрывавшемуся при большевиках брату. Вот как я описываю Кисловодск в интервью («Свободная речь», № 17, 1919 г.).

«Я пробыл в Кисловодске около двух суток. Ехал быстро и удобно в служебном поезде. Пассажирское движение еще не открылось. Теперь уже в Кисловодске длинная вереница получающих пропуски на выезд. Все желающие покинуть Воды после вынужденного длительного пребывания выедут очень не скоро. Станции, сравнительно с германским и австрийским фронтом, пострадали незначительно. По разрушениям выясняется партизанский характер войны. Только кое-где стекла выбиты. Сильно поврежден телеграф: столбы повалены, проволока спутана. Нередко по бокам полотна лежат вагоны колесами вверх. Немало и погорелых остовов. Даже станции Курсавка и Суворовская, где было столько боев, на вид мало пострадали.

Близ станции Минеральные Воды сильно повреждены два моста через Куму, и поезд тихонько перебирается по восстановленному одному из путей. В самом Кисловодске разрушений тоже немного. Я видел только один дом в центре, изрешеченный пулеметами. Тополевая аллея вырублена вначале, саженей тридцать, остальная не тронута. По всему парку вырублено немало деревьев, но он не особенно пострадал. На Рождество в Кисловодске и Ессентуках столичная аристократия и буржуазия проявила вандализм во всяком случае не меньший, чем большевики, вырубая для детей посаженные в парках елочки.

Кисловодск еще переполнен. Многие возвращаются из Баталпашинска и из окрестных станиц. В день моего приезда из Кисловодска ездили в специальном вагоне в Пятигорск родственники, главным образом родственницы, расстрелянных под Машуком (госпожа Рузская и др.) опознавать откопанные трупы.

Кроме террора и холода, страшную нужду испытывали в продовольствии и в одежде. Вот цены последнего времени: десяток яиц – 45 рублей[12], коробка спичек – 5 – 7 рублей, большая катушка ниток – 100—125 рублей. Вместо чая – роза, морковь; сахару давно нет. Хлеб, мешанный из кукурузы и ячменя. Разумеется, недоедание и у зажиточных очень большое. Большинство сами все делают. Тиф свирепствует. Часть города и домов освещена электричеством, а половина – погружена во мрак, так как большевики увезли динамо.