Книга Я был власовцем - Леонид Самутин

Много азербайджанцев, узбеков, некоторых кавказцев-мусульман, плохо владевших русским и не умевших словами доказать свою непричастность к семитам, тоже попали в эту погибельную свалку, особенно в первые месяцы осени сорок первого.

Когда немцы сочли, что все евреи в лагере выловлены, они отправили на расстрел и весь оркестр под его собственную музыку.

Я часто думаю: а что сейчас там, в Сувалках, на том месте, где был разбит этот ужасный лагерь смерти? Отмечено ли хоть чем-нибудь то место, где были закопаны десятки тысяч погибших, замученных и расстрелянных людей? Что-то не слышно об этом нигде, ни в одном рекламном проспекте, прославляющем достопримечательности польских городов, не приходилось мне читать даже упоминания об этих событиях. Неужели уж они так незначительны, ничего не стоящи, что и недостойны упоминания? Это нам было тогда простительно состояние общего психического отупения и безразличия под грузом тех неохватных разумом отвратительных картин зверств, сознательно и хладнокровно творившихся немцами. А сейчас?

Простительно ли безразличие и забвение тех погибших теперь?

Если бы было возможно свободно поехать в Сувалки, взял бы билет и обязательно поехал.

6

Напротив ворот лазарет-блока, через широкий проход от ворот лагеря к аппельплацу, помещались такие же ворота в особый, привилегированный блок, называвшийся «оффицир-блоком». Туда сразу же были помещены прибывшие с нашей колонной Гиль и приближенные к нему командиры.

На просторной, отгороженной низкой проволочной оградой от остальной территории площади стояло несколько щитовых сборных домиков полубарачного типа. В них и разместили немцы тех из пленных командиров, которых они признали «оффицирами». Там уже до нашего прибытия находились ранее нас попавшие в плен командиры, в том числе два генерала: генерал-майоры Зотов и Богданов.

Генерал-майор Зотов за полный отказ как-нибудь сотрудничать с немцами был вскоре вывезен ими в концлагерь, выжил там, дождался конца войны, и у меня есть написанные им незадолго до смерти его мемуары, изданные в одном из сборников Воениздата. Я его в Сувалках сам не видел, но рассказы о его стойкости, как устную легенду, там слышал.

Другой человеческий тип являл собой генерал-майор Богданов. Это была весьма и весьма примечательная в своем роде личность. Его мы видели все, и каждый день не менее трех раз.

Генерал-майору Богданову был разрешен проход по территории лагеря, и он трижды в день отправлялся из оффицир-блока на кухню через весь лагерь, по аппельплацу мимо всех блоков, провожаемый тысячами голодных глаз и посылаемыми вдогонку матюгами, одетый в длинную генеральскую шинель, как бы и не со своего плеча. В руках всегда был большой немецкий солдатский котелок. Коротышка, менее 160 см росту, он казался сравнимым со своим котелком. Это была какая-то карикатура на генерала. Только в условиях сталинщины такое физическое, моральное и умственное ничтожество могло получить такое высокое воинское звание, как генеральское. Генерал Богданов был, несомненно, позорищем для армии уже в то время, как мы видели его в лагере пленных. Но я тогда не знал, конечно, что мне придется увидеть его еще и в других условиях, где низость этой человеческой личности обнаружится в формах, совершенно анекдотических, в то время как его личные действия выявят его жестокую и садистскую натуру. Мне было бы трудно поверить рассказам об этом человеке, если бы не пришлось все видеть собственными глазами год спустя.

Генерал Богданов с первых минут плена выдал немцам какие-то авансы, и они держали его про запас, может, когда-нибудь и пригодится.

Сам Гиль очень редко выходил с территории оффицир-блока, раза два только приходил в лазарет-блок, беседовал с Евдокимовым. Тот сказал нам, что Гиль назначен немцами старшим русским офицером лагеря и что он ведет с немцами какие-то переговоры. «Если он действительно еврей, – подумалось мне тогда, – то по какому же острию ножа он ходит, находясь под постоянной угрозой разоблачения. Уж такому-то немцы устроят не просто казнь, но настоящую кровавую баню».

Но суждено было случиться так, что немцы не устроили Гилю кровавую баню. Прошло полтора года, и Гиль сам устроил немцам кровавую баню – но об этом после.

Весной, в начале марта, мы узнаем, что Гиля с группой командиров, человек 30, куда-то вывезли. Мы думали-гадали, но ничего понять не могли. Одни говорили, что их перевели в какой-то привилегированный лагерь, другие – что их освободили вообще для работы на немцев на оккупированной территории.

Но через месяц вся группа возвратилась обратно. Все выглядели поправившимися, посвежевшими и одеты были в какую-то неизвестную нам военную форму из светло-зеленого добротного сукна: мундиры, брюки, пилотка, ботинки полугражданского образца. Оказалось – это чешская форма.

После возвращения группы Гиля начались некоторые перемены в лагере. Уменьшился произвол лагерных полицейских. Несколько улучшилось питание, очевидно, были приняты некоторые меры по уменьшению воровства на кухне и в других передаточных инстанциях. Баланда стала гуще, а кава – без сахара, сахар же стали выдавать на руки. Хоть было его и немного, но по сравнению с его полным отсутствием прежде эта выдача выглядела существенным улучшением. В похлебке стала появляться крупа, чего раньше тоже не было. Смертность пошла на убыль, трупы уже не складывались поленницами, как это было в начале зимы и в разгар тифозной эпидемии. Поляк-могильщик успевал всех вывозить.

За время отсутствия группы Гиля, в марте, немцы предприняли меры борьбы со вшивостью и, к нашему удивлению, с этим справились. Построили баню за лагерем с вошебойкой (Enfleuzung Stelle), все бараки и землянки друг за другом прожарили горящей серой, в очищенный от вшей барак запускали людей, прошедших в бане полную «обесвшивленность», включавшую прожарку всего имущества и бритье всякой волосатости на теле, и кончились вши в лагере. Это было сделано так быстро, – не более чем за неделю, – что всем нам даже не верилось, что мы избавлены наконец от этой нечисти.

Надо отдать немцам должное в умении организовывать задуманные мероприятия – делая задуманное, они действовали быстро, четко и деловито.

Офицеры группы Гиля получили возможность передвигаться по лагерю и посещать блоки. Так мы узнали, что их возили в Бреслау – бывший польский город Бреславль – в какой-то особый лагерь. Там с ними обращались хорошо, возили на экскурсии по Германии, показывали деревни и города, промышленность и сельское хозяйство. Германия весной сорок второго еще не была разгромлена воздушными налетами союзников, и жизнь немецкого тыла поражала свежий глаз чистотой, ухоженностью, размеренностью и аккуратностью. Восторженные рассказы об этих сторонах немецкой жизни мы слышали теперь от очевидцев.

К каждому блоку был прикреплен теперь один офицер из группы Гиля для пропагандистской работы. Содержание этой пропаганды было весьма примитивно: восхваление всего немецкого, охаивание всего советского. Все пережитые нами ужасы за 9 месяцев плена теперь объяснялись просто: Сталину и вообще советской власти русские, попавшие в плен, больше не нужны, их считают всех предателями («воин Красной Армии живой в плен не сдается!»). Кроме того, в 1925 году Советское правительство не подписало Генуэзскую конвенцию об отношении к военнопленным в случае войны, вот по всему этому и было нам так плохо. Немцы вообще не обязаны были никак заботиться о русских пленных, так как мы вроде «вне закона», а кроме того, они не ожидали, не рассчитывали, что русских пленных будет так много, и поэтому оказались совершенно неподготовленными принять и содержать такое большое количество – несколько миллионов – русских, советских пленных.