Книга И это тоже пройдет - Милена Бускетс

У Санти зазвонил мобильник. Жена. Вернулась из соседнего городка с концерта и недоумевает, куда он девался. Он покосился на дорогущие часы – подарок тестя. Санти никогда их не снимает, как и обручальное кольцо.

– Мне пора.

– Мне тоже.

– Мы ведь скоро увидимся? – Он прижался губами к моим губам, даже не дрогнувшим в ответ на его поцелуй.

Глядя ему в спину, я заметила, что у него кривые ноги.

Я села на скамейку на площади и достала сигарету. Музыканты продолжали играть. Семьи с детьми разошлись, их сменила шумная ночная публика, которую не надо было уговаривать потанцевать. Раньше – до того, как ты заболела, а потом умерла, – я никогда не садилась на уличные скамейки. Из дому я выходила, только если собиралась в какое-то конкретное место или хотела прогуляться. Но сейчас я с удовольствием провожу время на скамейках, посреди бурлящей толпы. Я полюбила эти общественные спасательные шлюпки. Люди делятся на тех, кто садится на уличные скамейки, и тех, кто этого не делает. Судя по всему, я добровольно присоединилась к первой категории, в которую входят старики, эмигранты и бездельники всех мастей, то есть все те, кому некуда пойти. Вдруг я заметила в толпе высокого нескладного мужчину, смутно кого-то мне напомнившего. Он отчаянно махал длиннющими тощими руками – то ли танцевал, то ли пытался привлечь мое внимание.

– Бланка! Дорогая! – Он поцеловал меня в губы, как тысячу лет назад, в день нашего знакомства в каких-то гостях, – через пять минут после того, как мы очутились рядом за столом. Тотчас вспомнилось умное, проницательное лицо Элисы, ее фрейдистские доводы, помогающие противостоять враждебному миру. Вот кто мне объяснит, что во всем виновата ты.

– Начо!

– Что это ты тут делаешь? Да еще одна?

– Сама не знаю. В последнее время все меня бросают: бывший муж, лучшая подруга, любовник…

– Пошли со мной, – сказал он, беря меня за руку. – Тут кое-кто устраивает вечеринку…

Пока мы шагали по улицам, я исподтишка разглядывала его. Душа любой компании, спортсмен и отъявленный бабник превратился в нищего оборванца. Мы знакомы с детства, но подружились лишь спустя двадцать лет, когда разница в возрасте – он на десять лет старше меня – перестала играть существенную роль, я перестала быть для него малявкой (хотя еще долгое время он называл меня только так и не иначе), а он больше не казался мне стариком. Он являл собой идеальное сочетание света и тьмы, свойственное всем обаятельным мерзавцам и заставляющее окружающих тянуться к ним, как мотыльки к свету лампы. Жизнь он вел беспечную и распутную – ничем серьезным не занимался, баловался наркотиками, ни с кем не дружил. Он был настолько красив, что перед ним не могла устоять ни одна женщина. Я не избежала общей участи, и мы не раз встречали рассвет вместе, в обнимку лежа на пляже или укрывшись в чужом подъезде. Нас тянуло друг к другу, но мы даже не пытались встретиться в Барселоне, где жили и он, и я, и не обменялись номерами телефонов. Начо был частью лета – как прогулки на яхте, сиеста в гамаке или свежеиспеченный хлеб, который мы ранним утром покупали в пекарне (тесто там месили вручную, засучив рукава, усталые мужчины с печальными глазами), съедали, а потом расходились по домам и заваливались спать. Для меня Начо не существовал помимо Кадакеса. В конце концов женщин ему заменил кокаин, превратив его умопомрачительную улыбку в жалкий оскал; умильный взгляд, в котором было что-то щенячье, исчез, уступив место воровато-лисьему, а гибкое стройное тело стало напоминать скелет.

Эти мысли бродили у меня в голове, пока мы поднимались по вымощенной булыжником улице, одной из самых крутых в городке. Начо шагал тяжело, как будто каждый шаг причинял ему боль. Тело человека способно без слов поведать историю его жизни, в которой была пора цветения и наслаждений, сменившаяся порой упадка и заброшенности.

Мы пришли в большой дом. В гостиных с белыми стенами стояли старинные кожаные диваны со множеством подушек, красный плиточный пол покрывали восточные ковры. Горели свечи. Огромные окна, смотрящие на море, были распахнуты настежь, и на них в одном ритме с пламенем свечей колыхались легкие занавески. Играла музыка. Народу собралось много. На журнальных столиках стояли шеренги бутылок, в двух огромных вазах цветного стекла лежали остатки успевших подкиснуть фруктов. Я узнала нескольких старых знакомцев из числа детей местных старожилов. В семидесятых годах Кадакес облюбовали интеллектуалы и художники, люди яркие и талантливые, мечтавшие изменить мир к лучшему, а еще больше – развлекаться и наслаждаться жизнью. Наши родители были блестяще образованны, часто знамениты и всегда жутко заняты. Они упорно стремились превратить свою жизнь в праздник, как они его понимали. Пожалуй, мы были последним поколением детей, которым приходилось бороться за родительское внимание. Но если это нам и удавалось, то слишком поздно. Отцы и матери смотрели на нас не как на чудо, а как на обузу, досадную и раздражающую. Повзрослев, мы в совершенстве освоили науку соблазнения: детство приучило нас к тому, что хныканьем своего не добьешься и надо изобретать способы поизощреннее. От нас требовалось одно из двух: или вести себя, как подобает взрослым, или не мешаться под ногами и оставить старших в покое. Когда я показала тебе свое школьное сочинение, за которое получила высший балл (мне было восемь лет), ты заявила, что в следующий раз посмотришь мою писанину, если в ней будет не меньше тысячи страниц, потому что все остальное – несерьезно. Хорошие оценки воспринимались как нечто само собой разумеющееся, плохие вызывали недовольство, но дело никогда не доходило до строгих внушений и наказаний. Сегодня в моем доме все стены завешаны рисунками младшего сына, а когда старший играет на фортепиано, я слушаю его с таким благоговением, словно за инструментом сидит сам воскресший Бах. Иногда я задаю себе вопрос: каким вырастет новое поколение? Таким же ущербным, бестолковым и несчастным, как мы? Современные женщины возвели материнство в ранг религии и кормят детей грудью до пяти лет. Дети – единственный смысл их жизни. Их воспитывают как будущих повелителей вселенной. Социальные сети переполнены фотографиями детей: дети на дне рождения; дети на море; дети на горшках. Воистину любовь современных матерей не ведает стыда. Боюсь, их отпрыски будут еще несчастней нас: когда тебя позорят на весь мир, выставляя на всеобщее обозрение, как ты справляешь нужду, это бесследно не проходит.

Мы сели на диван рядом с парнем и девушкой – друзьями Начо. Нам предложили угоститься кокаином. Начо с восторгом согласился и, едва успев нюхнуть порошка, принялся в такт звучащей из колонок музыке скакать, изображая, что играет на гитаре и поет. Девушка настойчиво повторила свое предложение.

– Спасибо, нет, – отказалась я. – Плохо себя чувствую. Если завтра буду не в форме, моим детям это не понравится.

– Да что ты? – удивилась она. – У тебя есть дети? Тем более нюхни, сразу взбодришься. И усталость как рукой снимет.

Я присмотрелась к ней: миловидная блондинка, худенькая, сильно загорелая. Одета в шаровары из почти прозрачной ткани на голое тело и застиранную розовую маечку.

– Нет, спасибо. Не буду. Серьезно.