Книга Кто не знает братца Кролика! - Илья Бояшов

Живописец доволен заплесневелым хлебом. За обе щеки уплетает холодец, от которого в магазинах шарахаются владельцы собак и кошек. На что живет, в курсе только блаженная Ксения. Среди прочих шедевров, есть у него «Весна». Ничего, казалось бы, особенного: кругом еще снег, на проталинке свернулась калачиком обнаженная девушка, и к ней, спящей, подходит волк. Так вот, у этого волка такая морда, что всякий раз становлюсь сам не свой, когда ее вижу, настолько она выразительна. Девчонку наш самоучка списал с одной своей обыкновенной подружки. А вот зверь! Дыхание перехватывает. Пекарь его какой-то тайной краской заставил светиться, и внутри волчьих глаз – словно две слабенькие свечи. И глядит этот волк так, что всякий раз черт знает, что со мной делается! Главное – куда ни отойдешь, глаза всегда за тобой наблюдают – эффект поразительный. Как удалось такое – неведомо.

Хозяин вытирает руки, тычется бороденкой. Штаны и рубаха заляпаны радугой. Новое его творение – незавершенное полотно «Пир Лукулла». Посредине уходящей в бесконечность залы возлежит наш герой. Вокруг – солдаты, девицы в мини, Джоконда, цезари, запорожцы. Тут же служительница шеста, на которую благосклонно взирают сенаторы. И еще целый миллион лиц. В этом котле народов перемешаны и папуасы, и аргентино-венецианский карнавал! За колоннами – вид на Неву: львы, мортиры, шары, шемякинский Петя. Еще дальше – Манхэттен.

Пекарь только сейчас заметил, какой у меня видок.

– Как ты насчет кефирчика?

Поиск тары скрашен добродушными извинениями. Впрочем, цепь произошедших на кухне событий очевидна. Начитавшись «Федорина горя», первыми отсюда бежали чашки. Восстание кастрюль и тарелок также увенчалось успехом. Непонятно, каким образом увернулись от неизбежного бунта два ослепительных чешских фужера. Обрадованный их верностью Пекарь наполняет кефиром богемское чудо и подносит к лампе: стекло отражает разноцветные пятна его чудаковатой квартиры. Вот с мебелью здесь нет проблем: ближайшая помойка – неиссякаемый ее источник. Два симпатичных кресельца добросовестно протерты водкой. Местный Микеланджело и его гость расположились не хуже римлян: пружины даже не ойкнули.

– Скажи, зачем понадобилось тащить на север из Фив всяких сфинксов, да еще и расселить их по всей Неве? – вопрошает Пекарь, разглядывая свой «Пир». И сам же себе ответил: – Энергетический центр! А, значит, подобные звери обязательны! Вспомни: фараоны тоже перенесли столицу из Мемфиса. Все это, брат, не случайно! У нас в Эрмитаже знаешь, что хранится? Египетская богиня смерти, которая по преданию поклялась извести род людской. Так вот вопрос: для чего здесь нужна еще и богиня?

Создатель «Весны» и «Лукулла» перечисляет, что еще перетащили в наш мистический городишко. Я принципиально не желаю влезать во все эти тайны: пусть хоть нотр-дамские химеры прилетают сюда вместо уток! А счастливый владелец сокровищ бежит на кухню и чуть ли не в жестянке варит кофе, от которого подскочит любая мумия. И весь такой разноцветный и радостный разворачивает перед моим носом газетный кулек с окаменелостями.

Глотаем адское зелье из тех же фужеров, дробим зубами конфеты из каррарского мрамора, еще какое-то время рассматриваем папуасов и потаскух. Потом все-таки спрашиваю:

– Ты когда-нибудь мужественных людей встречал?

Пекарь кивает, любуясь богемской ножкой:

– Соседка полиомиелитом болела. В коляске просидела всю жизнь. Люся такая!

– Ну, и что?

– А то, что последние десять лет из своей квартирки не вылезала. Ей из Собеса приносили еду. Родные померли, а она ни в какой Дом хроника не хотела перебираться! В туалете я ей ручки сделал. На кухне – тоже. Видел бы, как ловко себя обслуживала!

Мне даже дурно делается, когда все представил.

– Постоянно вязала, – продолжает Пекарь. – Все вяжет и вяжет. Через Общество инвалидов удавалось иногда продать.

– Никуда не выбиралась?

– Никуда.

Пекарь задумался: прихлебывает кофе, оценивает своих легионеров.

– Знаешь, – отворачивается от полотна. – На самом-то деле, если на жизнь посмотреть, даже не на такую, как у Люськи, а вообще: многие с ума сходят, вешаются, топятся, бегут куда глаза глядят – а все оттого, что им страшно жить обыкновенно! Вот как представишь – год за годом одни и те же стены. Тут, брат, чтобы не повеситься, не утопиться – знаешь, каким нужно быть! Вот, например, солдат – сражается месяц, год. Но ведь даже самая дикая война когда-нибудь закончится. Самые страшное напряжение рано или поздно пройдет. А здесь – одно и то же! Ничего не меняется, никто тебя не осчастливит. На миру смерть красна, а попробуй-ка в своей кровати, как Люська, да еще без свидетелей. Я думаю, такие ребята обыкновенной жизни не выдерживали: Ницше, Ван Гог! Александр Македонский вот сбежал от подобной хренотени…

– Ты тоже об этом думаешь?

Пекарь смеется:

– Об этом все думают.

И тогда рассказываю о видениях. Он фужерную ножку вновь подносит к свету.

– Конечно! – кивает. – Стоять тяжело. Чтобы с ума не сойти, остается вон шалашики строить, чистить кивера… сериалы смотреть по вечерам. Заняться чем-нибудь. Я вот картины малюю. Но видишь ли: все-таки самое главное – знать, для чего торчим.

– А если не дано?

Пекарь ставит фужер на почерневший паркет, подходит к своим кистям и растворителям. И, мазнув по «Пиру», остановился.

– Конечно, ты прав. Только Христос знает исход битвы. Ему, конечно, легче. Кстати, твой Арджуна – он ведь тоже не догадывался о том, что на самом деле никто и ничто не умирает. Кришна знал, а он – нет! Всем нам, тем, кто не знает, – хуже всего. Но если и знать человеку, что он, в конечном счете, бессмертен – все равно ему хреновато стоять на том поле…

Пекарь провожает меня с неизменной губкой, которой вытирает очередную кисть.

– Все-таки, Денис! Напрасно ты грешишь на время. Ну при чем здесь время? Дело в том, что мы всегда стоим. Ничего не попишешь. И всегда занимать себя чем-нибудь придется – чтобы не разбежаться. А тот сержант правильно делает, что бьет по харе за трусость.

Струйка краски пролилась на коридорный линолеум, но Пекаря это не беспокоит.

– Я вот еще о чем думаю! Как ни крути, мир останется. Солдаты, сенаторы… стриптизерши. Через тысячу лет – то же самое. Моряки будут там уходить в океан, жены ждать…

– И в бане всякая сволочь отмокать с девочками?

– А то как же? – смеется. – Куда мы денемся!

Стоило опереться на ограждение унылого Большеохтинского моста, они тут как тут: две милицейские мыши в заскорузлых шинелишках. Однако – я ученый ондатр: спокойно лезу в куртку. Правда, от этого паспорта приходят в ужас даже нотариусы: а уж тем ребятам палец в рот не клади! Вот и милиционеришки осторожно приняли краснокожую паспортину.

– И в каком мусорном бачке вы с ним обитаете?