Книга Лизаветина загадка (сборник) - Сергей и Дина Волсини

В начале мая он улетел, и я тут же получил от него сообщение, полное благодарностей, было ясно, что первая встреча с Италией превзошла все его ожидания. Затем я получил от него два-три коротеньких письмеца, в которых он сообщал, что все идет по плану, и на этом все. Я посчитал это хорошим знаком: раз парень не звонит и не жалуется, значит, все в порядке. К тому же, я прекрасно понимал, что ему не до меня, наверняка он должен был чуть не каждый день отчитываться перед родителями, вести переписку с друзьями, да и здесь у него, я знал, оставалась девушка.

Прошло месяца два, как вдруг он позвонил. Стоял жаркий летний вечер, я ехал домой. Мои были на даче, а я застрял дома из-за работы и подумывал, не послать ли мне все к чертовой бабушке и не нагрянуть ли к ним завтра рано поутру. Я поднял стекла в машине и приготовился дать совет на счет его итальянской жизни – он не стал бы звонить просто так. Но Гриша, едва поздоровавшись, попросил о встрече. Прямо сейчас. Я ничего не понимал. Какая встреча? Откуда вообще он звонит?

– Из Шереметьево. Только прилетел.

Как? Почему? А как же учеба? Договорились встретиться у меня. Когда он появился на пороге, я едва узнал в нем парня, которого недавно отправлял в Италию. Небритый, нечесаный, весь осунулся, потемнел. Вид такой, будто он автостопом из самой Италии ехал.

– Только родителям не звоните, ладно? – сразу попросил он.

– Они что, не в курсе?

– Они думают, я в Болонье.

Что могло случиться? В какую передрягу он попал? Неужели все потерял и остался без денег? Или, того хуже, влип в какую-то историю? Что-то натворил? Ударил кого-то? Не рассчитал силы? Сбежал? Я терялся в догадках.

– Вы не волнуйтесь, мне только поговорить надо с вами, посоветоваться, и я сразу уйду, – твердил он, но я видел, что ему сейчас не до разговоров. Он еле стоял на ногах. Полез в чемодан за чем-то, но руки у него тряслись от усталости, и он не мог справиться с замком. Я дал ему вещи из своих и отправил в душ.

– Ты когда в последний раз ел? – полушутя спросил я его, а он всерьез нахмурился, подумал с минуту и сказал, что не может вспомнить. Жена оставила мне еду, и я достал из холодильника все, что у меня было. Пошел закрыть компьютер и сделать кое-какие звонки, а когда вернулся на кухню, увидел, что мой гость задремал на диване. Я не стал его будить. Мы поели с ним позже, когда он проснулся. И просидели на кухне до самого утра.

Из него был тот еще рассказчик. Пожалуй, в его теперешнем состоянии нельзя было ждать от него связных мыслей – он перескакивал с одного на другое, о чем-то говорил по многу раз, боясь, что я его не понял, а о самом главном сказать забывал – мне приходилось то и дело возвращать его к началу. И все же он рассказал мне обо всем, что с ним случилось.

Из подъезда вышла Марианна. Гриша и не думал следить за ней, но как только увидел ее, не смог оставаться на месте. Она направилась к одному из баров неподалеку от дома – бары теснились здесь один за другим по обе стороны улицы – и зашла внутрь, хотя там не было ни души, все сидели под зонтами снаружи. Грише было видно, что внутри ее уже ждал какой-то тип. Тощий как глист. Тоже молодой, чуть не ровесник Гриши. Только в костюме и в галстуке, типичный миланец. Разговор у них пошел бурно, как будто они сходу принялись о чем-то спорить. Глист был чем-то недоволен. Он явно на нее нападал. Дальше все произошло быстро, Гриша даже подумать ни о чем не успел. Он увидел, как Марианна повернулась, чтобы уйти, но глист схватил ее за плечо, заставив выслушать то, что он хотел сказать. Для Гриши этот жест стал сигналом, от которого он подпрыгнул на месте и очертя голову бросился в кафе.

– Это он тебя ударил? Он?!

– Ты почему здесь? Я же сказала тебе уехать!

– Это он, да?!

– Ты что, следишь за мной?

– Это еще кто? – возмутился глист. – Ты зачем его сюда притащила?

Так он русский, понял Гриша! Ну, тогда все просто. Был бы он итальянец, пришлось бы как-то с ним объясняться, а раз он свой, то и объясняться нечего. Сам все поймет. Рука у Гриши, та самая, которой он все эти дни долбил это лицо в своем воображении, взлетела и ударила в челюсть.

– Что у тебя с рукой? – Виктория беспокойно поднялась навстречу Грише и обняла так, будто не видела его месяц.

– Да ничего.

– Показывай!

– Да ничего, просто мороженое потекло…

– Показывай! Что еще за мороженое?

В гостиной кто-то засмеялся легким как колокольчик смехом. Гриша смутился, было совершенно очевидно, что смеялись над ним. Это все Виктория, вечно обращается с ним как с маленьким. Но кто это? Смеялась явно не ее пожилая мать.

– Иди сюда, Марьяша! – позвала Виктория. – Знакомься, вот он наш студент. Будущий архитектор.

Из гостиной вышли длинные загорелые ноги, за ними появилась копна волос цвета солнечных лучей и лицо, поглядевшее на Гришу и снова издавшее тот самый колокольчиковый смех. Гриша так и обмер. Виктория сказала, это дочь ее школьной подруги, потом они о чем-то говорили между собой, потом стали обниматься, наверно, прощались, потом золото волос прошелестело около его лица, обдав его запахом воспоминаний, и исчезло за воротами. В ушах у него все еще стоял ее смех.

– Руки! – громко сказал кто-то, и он очнулся. – Гриша! Что ты там стоишь? Мой руки и скорей к столу!..

Покончив с ужином, он помчался к себе и бросился к шкафу. Перемерил все рубашки, какие привез с собой из Москвы, забраковал их все, достал футболки, выбрал две самые новые, остановился на одной, а через полчаса передумал, открыл шкаф и начал заново, с рубашек. До утра он не спал. Лежал на не расстеленной кровати, смотрел в потолок и думал о ней. Узнала ли она его? Конечно, узнала. Но как будто не удивилась, встретив его здесь. Почему? Потому что для нее это не значит ровным счетом ничего, ответил он себе. Встретила и встретила. Не то, что он. Стоял как оглушенный и до сих пор никак в себя не придет. Но если это ничего для нее не значит, почему она не сказала Виктории? Почему скрыла, что они знакомы? Завтра она придет сюда на ужин, и они снова увидятся. Как ему вести себя завтра? И как узнать, что вообще она думает о нем? Она была старше на восемь лет и всегда была окружена толпой ухажеров, по сравнению с которыми он, Гриша, казался желторотым студентом. Он и подойти к ней боялся, и только однажды выдался случай, когда он мог бы поцеловать ее, но он растерялся и так и не поцеловал… Уже светало, когда он наконец стал засыпать. Перед глазами у него стояла ее улыбка, и из уха в ухо переливался колокольчиком ее смех.

В Фумичино Гриша пересел на высокоскоростной «Фречча Росса» и все два часа пути до Флоренции просидел как завороженный, то разглядывая поезд, то уставившись в окно. Бархатисто-зеленые холмы тосканских земель, алые маки и золотые подсолнухи были краше, чем на картинках. Поезд скользил бесшумно, и только оставляемые позади машины на автотрассах говорили о том, на каких скоростях они неслись. Минута в минуту они прибыли на вокзал Флоренции, где Гришу встречал шофер. Мика, румын, обращался с Гришей как с молодым барином – сам отнес его чемодан до машины и чуть не с поклоном распахнул перед ним дверцу пассажирского сиденья. Гриша, не предупрежденный о таких знаках внимания, растерялся, быстро нырнул внутрь и всю дорогу молча глазел по сторонам – за окнами теперь открывались виды еще более впечатляющие. Что может быть прекраснее Флоренции в начале мая? Залитая прозрачным солнечным светом, еще не жаркая, благоухающая сладкими акациями, мороженым и объятиями влюбленных пар, она напоминала Грише старые итальянские фильмы, увиденные в детстве. Его поражали цвета, которые как будто лились на него из набора красок, которые он вез в своем чемодане: здесь не было городской серости, и вообще не было ничего серого и городского; все кругом ясное, светлое, сияющее; желто-сиреневые дома, голубые мосты и их отражения в реке как будто нарисованы акварелью. Машина свернула с набережной, взобралась наверх сквозь пестрые от солнечного света рощи и чин-чинарем въехала в ворота дома.