Книга Я уже не боюсь - Егор Зарубов

– Каждый раз говорю себе – завтра. Потерплю еще день, и завтра… – отвечает Алина. Она смотрит вниз так, будто этот вид ей привычней отражения в зеркале. – Так и живу. День за днем.

Меня вдруг прошибает отчаянный, обжигающий рассудок вопрос. Кажется, если я не получу ответа, меня разорвет на части, как того князя, которого привязали к двум деревьям, о нем нам рассказывали на истории. Один вопрос распадается на множество. Внутри неоновой вывеской пульсируют слова:

Почему? Почему? Почему?

Почему она не пошла в больницу?

Почему ее нет?

Почему она оставила меня одного?

Черное небо наконец покрывается белыми прожилками молний. А следом приходит оглушительный грохот, будто небо треснуло и мир разваливается на куски. Я слушаю гром и вдруг понимаю, что ответа не будет. Никакого.

И этого не изменить.

Вспоминаю, как смеялся над отцом, когда он говорил, что не хочет жить. Как презирал его, называл слабаком. И вот теперь я здесь…

– День за днем… – шепчу я и усмехаюсь, хотя минуту назад думал, что никогда больше даже не улыбнусь.

А потом делаю шаг.

Назад.

Тучи прорывает, и темноту наполняет шелест ливня.

12

От края удалось отойти и в прямом, и в переносном смысле. Тот вечер на Крышах время от времени снится мне, и во сне я иногда шагаю вперед.

Не самый приятный сон.

Я жду Китайца. Стою около въезда в гаражный кооператив, в паре кварталов от дома. По выжженному солнцем газону на обочине ветерок метет клочья пуха, пробитые талончики и пакетик из-под чипсов. По тротуару мимо меня тащится старичок – так медленно, что даже через полчаса я смогу выплюнуть жвачку и попасть ему в макушку. Небо царапает инверсионным следом самолет, взлетающий из Жулян. Он медленно ползет ввысь по синему полотну, как гусеница по листу.

Чихаю от автомобильной гари и смотрю на часы. Китаец опаздывает.

В общем-то ни с кем, кроме Китайца, я больше не общаюсь. Моими стараниями от прежней тусовки остались дымящиеся руины. Вернее, тусовка-то в порядке, только вот мне теперь в нее вход заказан.

Не могу сказать, что меня это сильно беспокоит. Скорее, уместным будет слово «наплевать».

Наконец, возле меня стреляет выхлопной трубой и замирает древний мопед «Карпаты». Верхом на драном седле – Китаец, попыхивающий сигаретой. Он задвинут на этих старых железяках. В его гараже есть еще совершенно мертвые остатки древней «Чезеты» и чуть более живой мотоцикл «Днепр», с которым Китаец вечно возится по выходным, пытаясь реанимировать стальной труп.

Я забрасываю за спину чехол с гитарой, забираюсь на мопед, и мы въезжаем в кооператив. Я смотрю на сигарету за ухом Китайца. Чуть ниже в ухе блестит серебром серьга.

Мы ползаем по извилистым гаражным «улицам» и наконец останавливаемся возле серых ворот. Китаец стучит в створку, сталь гулко грохочет. Лязгнув щеколдой, ворота открывает какой-то чувак.

Блестящие очки, футболка, заправленная в натянутые чуть ли не до груди шорты, бейсболка с поломанным козырьком…

Царьков!

В ту же секунду вижу в глазах чмыря узнавание и вспышку страха. Он явно едва сдерживается, чтобы не податься назад.

Странно, но привычное чувство, появления которого я жду – желание задавить, защемить, вогнать его в грязь, – сейчас не приходит. Сейчас передо мной просто обычный чувак, а не самоходная мишень. Даже больше – за блеском страха в его глазах я вижу что-то еще, и это «что-то» неким странным образом роднит меня с ним.

Общее между мной и Царьковым… Жуткая мысль. Подумаю об этом как-нибудь попозже.

Мы входим в гараж. Там темно и прохладно, пахнет пылью и машинным маслом. Мотоциклетное барахло, инструменты, драную раскладушку и стопки старых выпусков журнала «Наука и жизнь» Китаец перетащил к стенам, освободив бетонную площадку в центре. Под потолком висит тусклая переноска, придающая гаражу неожиданно уютный вид.

Царьков торопливо бросается в угол, как напуганная светом крыса. Там его ждет настоящая басуха – кажется, YAMAHA – и маленький усилитель. Левее располагается нечто, напоминающее груду банок из-под краски и ящиков, увенчанную пионерским барабаном. Назвав это ударной установкой, Китаец явно сильно погорячился.

Когда Китаец предложил собраться и попробовать что-то сыграть, мне это представилось призрачной возможностью вырваться из моих обычных дней, напоминающих бесконечную продленку в аду. В удушливой ткани мыслей и воспоминаний о Юле и отце, сдавившей меня смирительной рубашкой, похоже, появилась маленькая прореха.

Но сейчас мне кажется, что это очередная дебильная чушь, из которой состоит весь мир.

– Давайте попробуем? – дрожащим голоском говорит Царьков и вешает на шею гитару. На его тщедушном тельце басуха выглядит как автомат на шее африканского мальчишки из новостей.

Я расстегиваю чехол и достаю свое раздолбанное черниговское бревно, которое стоит дешевле собственного чехла. Гриф немного люфтит, струны разные, дека залеплена наклейками от жвачек, исписана названиями групп и покрыта выцарапанными знаками анархии, «куриными лапками» пацифизма и корявым серпом и молотом: их когда-то на даче процарапал ключом Долгопрудный.

Держать гитару в руках немного непривычно: пару недель я вообще не играл. Честно говоря, я даже музыку не слушал. То, что загнало меня на Крыши, перестало быть острым и резать изнутри, но разлилось по мне отравой, пропитав насквозь и будто обернув тяжелой периной. Каждый шаг, каждая мысль, каждое желание давались с трудом. Просыпаясь утром, я не знал, удастся ли на сей раз преодолеть эту удушливую, тошнотворную вялость и заставить себя встать с кровати.

Басуха Царькова издает глухие звуки, неожиданно похожие на музыку. Я удивленно смотрю на него. Потом настраиваю гитару – как обычно, под первую струну, даже не думая, что надо подстроиться под бас. Царьков крутит колки и подстраивается под меня, когда я наигрываю один за другим четыре из десятка известных мне аккордов. Потом я начинаю бренчать «Восьмиклассницу»… И неожиданно Царьков начинает подыгрывать. Я перестаю играть – меня удивила (на миг прорвав пелену апатии) сама возможность того, что у нас получается музыка.

Я был уверен, что у нас получится полная херня.

Это интересно. А для меня тогда любой интерес был чем-то необычным. Честно говоря, в последние дни я словно поставил себя на паузу. Раз уж время нельзя было повернуть вспять, мне хотелось, чтобы оно хотя бы замерло. От него ведь одно дерьмо. Оно только отнимало и ничего никогда не давало взамен. Тогда, в тот миг в гараже Китайца, время не возобновило свой бег. Но хоть что-то определенно начало происходить.

– А ну давайте еще раз Цоя, – говорю я. Начинаю бренчать, подключается Царьков… Я жду ударных, представляя, как круто будет.