Книга Русские вопреки Путину - Константин Крылов

Более того. Любые неприятности, даже «объективные» (типа экономического кризиса), в таком обществе будут восприниматься через призму коллективной ответственности. Тут и религия подключается. «Это все нам от Боженьки наказаньице за грехи и непокорство». Изрядная часть наших православных, к примеру, это самое и исповедует.

При этом не стоит забывать, что синдром россиянина не только поддерживается текущими репрессиями, но и, так сказать, накапливается.

В примере выше — с деревней — половина выживших будут вколачивать в детей страх перед оккупантами. Страх перед властью — любой властью, любой силой, любым негодяйством — вколачивается в нас с детства. Например, самый распространенный совет родителей (особенно мамы) ребенку — «не связывайся». Обычно его дают, когда ребенок приходит с разбитым носом. «А ты не лезь», «обходи мальчишек», «что ввязался». Ребенок глотает слезы и усваивает: если ты жертва, тебе не посочувствуют, а еще и наругают. Ты же виноват, что оказался жертвой — неважно уж почему. Особенно жестко такие родители наназывают ребенка за любые проявления солидарности. «Вовку били, я за него драться полез, он же друг мой» — за это можно и ремня получить, а уж наругают точно. «Ты что, идиот? Тебе тройки по чтению мало, хочешь двойку за поведение? А ты подумал, что тебе могли бошку разбить? Да я так расстроилась, а у меня сердце слабое! Ты что же, хочешь мамочку до инфаркта довести?!» Конечно, не во всякой семье такое творится — ну так в тех семьях, где солидарность поощряется, вырастают не россияне, а относительно нормальные русские. Правда, их все меньше.

Как быть? Стратегически, из серии советов филина мышкам — необходимо принятие этики неоантропов, то есть четвертой этической системы. «Не позволяй делать с собой то, чего ты не делаешь с другими». Но это «как бы вообще» и «на отдаленнейшую перспективу», поскольку предполагает антропологическую революцию, то есть победу неоантропов над суггесторами [29]. Влезать в эти материи в этой заметочке я не хочу; интересующиеся соблаговолят пройти по ссылкам.

Что делать здесь и сейчас — иной вопрос. Для начала всем оппозционерам (любого толка) нужно перестать удивляться, что «нас не поддерживают». Конечно, не поддерживают, и не будут, как бы плохо ни было. С другой стороны, как только удается хоть как-то замазать известную часть народа в каком-либо деятельном недовольстве и протесте — так, чтобы люди почувствовали, что начальство их всех не простит уж точно — ситуация посыплется: все будут бояться кары, и именно потому пойдут до конца, в том числе и те, кто изначально не бунтовал, а просто «был рядом» (ибо понимают, что их накажут за компанию). Начальство эти мотивчики тоже знает, и поэтому всячески намекает — разными способами — что за изъявление покорности и выдачу бунтовщиков и зачинщиков оно готово снизить меру коллективного наказания до терпимой, «не убьем, не ссы, капусткин, по. ем и отпустим». Известная часть россиянского агитпропа работает именно над этим. Другое дело, что если начальство перестанет карать без разбору, то люди перестанут бояться бунтовать, а так как причин для бунта в России более чем достаточно (жизнь у нас, что ни говори, адова), то при простом прекращении взаимного гасилова может разгореться тот еще пожар. Так что «тут все довольно хрупко».

В заключение — совет простому человеку, тому самому зайчику с поджатыми ушками.

Я не призываю «не бояться». Но лучше рационализировать свой страх. Туманная и неопределенная угроза всегда кажется страшнее явной, потому что ее дорисовывает воображение. Надо сказать себе: да, я боюсь, что за чужой бунт меня накажут. А потом задуматься — кто накажет, чем, как именно. И если выяснится, что наказать нет технической возможности — а сплошь и рядом ее нет — то… нет, не бунтовать, не надо. Просто не мешать несогласным и бунтующим, а лучше — поддержать их. Прежде всего морально. Хотя бы сказать жене и знакомым не «вот опять уроды вышли, козлы вонючие», а «молодцы ребята». Или, если слово «молодцы» язык не выговаривает, то хотя бы — «ну до чего довели людей». И ни в коем случае не подписываться под начальский гнев, не транслировать его, не повторять начальнические хулки и сучий брех начальских брехунцов и пустолаек.

Солженицын в свое время предлагал «жить не по лжи», понимая под этим несоучастие в делах советской власти. «Не призываемся, не созрели мы идти на площади и громогласить правду, высказывать вслух, что думаем, — не надо, это страшно. Но хоть откажемся говорить то, чего не думаем!»

Это не сработало — именно потому, что мы не лжем, мы и в самом деле ДУМАЕМ именно так, как описано выше. Перестать думать и чувствовать привычным для себя способом нельзя. Можно только не говорить того, что думаешь и не делать того, к чему привык. Это именно «не», а не «да», своего рода аскеза.

Как это делается технически? Для начала нужно усвоить: нельзя обвинять жертву и снимать вину со злодея. Например: когда слышишь рассказ об очередной изнасилованной и убитой черными девочке [30] — так вот, не пускаться в рассуждения о короткой юбке жертвы, хождении по ночам, моральном облике молодежи и так далее. Даже не называть жертву «дурой, которая не понимает, где живет». Не оправдывать тварей ни словом.

Это труднее, чем кажется на первый взгляд, потому что мозги заточены именно на это — найти, в чем виновата жертва, и обвинить ее в этом. Так вот, даже если все эти мысли тянутся в голове — промолчать, не давать воли житейской мудрости. Наш ум соучаствует злу, придумывая ему оправдания — но не следует поддерживать это в себе и тем более в других.

Даже если ты «ничего не можешь сделать», ты можешь сочувствовать жертвам и обвинять преступников, любить друзей и ненавидеть врагов. Или хотя бы — если ум поражен синдромом россиянина и все время подбирает оправдания для зла и обвинения жертвам — не показывать этого вовне. Если этого не делать, синдром начинает постепенно проходить. Особенно если окружающие тоже стараются удерживаться от низостей.

Хотя бы так. А дальше можно будет и о других вещах задуматься, помудренее.

Покаянство

В темные годы застоя, когда (как всем и каждому известно) приличный человек не мог поговорить с другим приличным человеком, иначе как накрыв телефон подушкой, в либеральных кругах было в ходу ругательство «Павлик Морозов». Означало оно не столько «преступного сына», сколько именно доносчика и стукача: осуждалось именно «сотрудничество с властями». К нарушению заповеди «чти отца своего и мать свою» либералы-образованцы относились куда более прохладно: у многих были свои проблемы с родителями, да и вообще патриархальные ценности в этой среде не котировались.

Тем не менее в ситуации спора с оппонентом (обычно каким-нибудь наивным советским патриотом — тогда такие тоже попадались) ветхозаветный аргумент «на отца руку поднял!» тоже доставался из кармана: «А чего хорошего вы ждете от власти, канонизировавшей выродка, предавшего отца своего». Чувствовалось, конечно, что и «выродок», и патетическое «отца!» — не столько боль сердца, сколько товар на вынос, а точнее сказать — обращение к ценностям противника с целью манипуляции ими. «Вы там что-то про Отечество, про предков лепечете? Так нате ж вам: щенок папашку своего огонопупил, а Отечество ваше поганое его за это в святцы вписало. Что возразить имеете-с?» Возразить было как бы и нечего: советская власть и правда выглядела в этой ситуации нехорошо.