Книга Похождения Стахия - Ирина Красногорская

– Тише, тише, – стал успокаивать его волонтер. – Сам царь-батюшка, случалось, прикладывал руку к вельможным задницам.

– Ха-ха! Задницам? – развеселился студент. – Я-то думал, он по щекам их хлестал.

– О-о! За кого ты принимал император! – очнулся швед. – Он не есть дама.

Девки борковские продолжали щебетать о своем, о женском. Лишь Гликерия молчала. Она спала. Стоя. Первой это заметила Мастридия. Воспоминания не очень отяготили ее: детство еще продолжалось. Юркой лаской подкралась к Гликерии. Волонтер вовремя остановил, не то бы гаркнула в ухо спящей, перепугала. А так только взбила в пену драгоценные валансьенские кружева. Пообвисли они на правом рукаве. Тем и ограничилась. Конечно, если бы знала, что кружева драгоценные да еще валансьенские, подольше бы с ними повозилась. Справилась бы, где их плетут, сколько стоят. По незнанию спросила просто:

– А дальше-то что было?

– Дальше… – Гликерия открыла глаза. – Государыня тотчас же самолично в гардеробную меня повела. Сказала: «Выбирай!» А там, девки, чащоба, непроходимая, платьев!

– Чащоба платьев. Как правильно вы сказали! – восхитился швед. – Гардероб – видимо, искаженное от гартенроб, то есть сад роб, сад платьев.

– Потом объяснишь, – досадливо перебила Евсевия. – Говорят, у императрицы триста шестьдесят шесть платьев, по числу дней.

– Думаю, куда больше. Я бы одна заблудилась в них, из гардеробной бы не вышла.

– Они что же, не в сундуках? – поразилась Евсевия. Она очень любила наряжаться и располагала для этого средствами.

– На распялках висят, за рядом ряд. Ну прямо лес! Точнее, – Гликерия перешла на шепот, – толкучка базарная, а не этот гартенроб.

– Везет же людям, – притворно вздохнула Лукия. – За две всем известные сказочки такое богатство…

– А ты покорми воеводиных попугаев, – гаденько хихикнул студент.

– Что вы, в самом деле, – везет да везет! – возмутилась Мастридия. – Какое везение? Платье-то ей велико до безобразия. Никуда в нем не выйти. И не продать: царицыно подарение, под «слово и дело» угодишь.

– Не скажи! – не сдалась Лукия. – Одних аметистов там хватит, чтобы домишко неплохой выстроить. – Она знала толк в камнях.

– Что же ты не осталась в Москве, в болтушках при государыне? – елейным голоском полюбопытствовала Евсевия. – Иль не пригласили?

– Своих болтунов там хватает! – отрезала Гликерия и ощетинилась вся. Вздыбились на голых по локоть руках черные волоски, и вроде даже привстали на голове выкрашенные хной космы. Приготовилась отразить новый ехидный вопрос. Слава – ведь не одни почести. Надо уметь отстаивать свой успех в нелегком сражении с друзьями. Да и было у нее в Москве все не совсем так, как она поведала своим друзьям-соперникам.

Глава XIV

Императрица Анна Иоанновна и девка борковская

Сказительниц в Москву съехалось много. Жалеючи государыню, придворные решили всех до нее не допускать. Отобрать речистых и пригожих. Но чтоб не были красавицами. Красавиц императрица не жаловала. Потому одна из ее хорошеньких дурок ежеутренне марала свое смазливое личико. Судьи были пристрастны: боялись не угодить императрице и Бирону, вкусы которых не всегда совпадали.

Почти неделю в длинном коридоре выстраивалась очередь из усталых злых баб. Вот уж где настоялись вволю! Не было ни скамеек, ни стульев, ни стасидий этих. А-а, кафедрами звались те сооружения, с каких произносились речи, кафедрами. Да еще духота в коридоре. Окошечко в конце его маленькое, в кованой решетке, как в остроге. У двери стража. Не войти, не выйти. А вый ти хочется. Потом входить не захотелось. Пропади все пропадом! Убежала бы домой, да Воейкова пожалела: что не так – ему первому ответ держать. А бабы голосили, коих отпустили восвояси. Объясняли: больше других шуты свирепствуют. Это и понятно, устали дурачками прикидываться, цыплят высиживать да на козах жениться, озлобились. А ведь люди они все умнейшие, есть родовитые очень, древних фамилий: Голицын, Волконский, Апраксин.

С нею строгие судьи обошлись по-божески. Естественно, не за здорово живешь. Искушенный в дворцовых делах, воевода Воейков заранее раскошелился, нашел способ кое-кому подмазать. Она сама немного поиздержалась. Обратил на нее внимание в коридоре один чудак, лет тридцать, почти ровесник. По виду иностранец, щеголь. Спросил, однако, по-русски, откуда она. Вместо ответа ошарашила его вопросом:

– Сами-то откуда? Почему так плохо, правильно то есть, говорите?

– Не обвыкся еще, – не обиделся незнакомец, – недавно из Франции. Знаешь ли, где Франция?

– А недалече отсюда, – пошутила она, – астерия такая, трактир по-нашему.

– Трактир? – засмеялся незнакомец. – Давай туда и сходим, как испытание пройдешь. Можно и в другое место. Я за тебя сейчас словечко замолвлю, ты за меня в астерии заплатишь. Поиздержался, знаешь ли.

Она легко согласилась. Полагала, шутит веселый щеголь. Даже если серьезно говорит, платить не скоро придется: очередь медленно движется. В общем, улита едет – когда-то будет. Весельчак скрылся в судейской комнате, и почти тотчас же выкликнули ее. Она от страха задрожала так, как никогда не тряслась и перед бабками-повитухами, чьими греховными услугами не раз пользовалась.

От волнения не разглядела судий. Одного щеголя отметила. Остальные показались друг на друга похожими: мордастые все, краснощекие, в кудлатых париках, – у всех на лбах испарина обильная. Неприятные. Но пожалела их: с утра до вечера маются в духоте, в камзолах да париках этих, что жарче малахаев, еще и россказни бабские выслушивают. В тенечке бы им полежать, в воду прохладную окунуться. Быстренько рассказала свои сказочки. Посовещались судьи скорее для вида и назначили день и час, когда к императрице идти. Потом вертлявая, маленькая бабенка, в дорогом платье, но с давно немытыми шеей и лицом (императрицына дурка) объяснила, как надлежит перед государыней держаться, во что следует одеться. Но это и раньше было известно: кланяться до земли, нарядиться в костюм народный, старинный, как в деревнях носят, но побогаче. Рязанский убор очень броский, поскольку чередуются в нем красный и белый цвета.

Дурка эта уберегла ее от разъярившихся баб, вывела к выходу через боковую дверь. Там уже щеголь поджидал. Сразу об уговоре напомнил. Стала поспешно совать ему какие-то деньги. Залепетала, что русские девушки в астерии не ходят, неприлично-де, не принято.

– Ты-то, я чаю, давно не девушка, – возразил вымогатель.

– Положим… – проговорила она и потупила взор, по привычке девок борковских.

– Ах, не смущайся, мой свет, – хохотнул щеголь и быстро повел ее к воротам. – Отсутствие невинности в твоем возрасте вовсе не порок, а достоинство. Француженки на твоем месте гордились бы этим.

– В твоем возрасте! – возмутилась она. – Да знаешь ли ты, сколько мне лет?

– Догадываюсь! – сказал он. – Но эти «за тридцать» делают тебя чертовски привлекательной и без твоего кошелька. – И кликнул извозчика.