Книга Виктор Цой - Александр Житинский

Во всяком случае, я еще раз обещаю без твоего разрешения и прочтения книги в окончательной редакции ничего не публиковать и никого с этим текстом не знакомить.

Еще раз спасибо. Ты молодец.

Люблю и уважаю.

Твой А. Ж.».

Наталья Россовская – Александру Житинскому, 4 сентября 2007:

«Сашенька, здравствуй!

Только что пришла с работы, прочитала. Тронута и благодарна. Насчет публикации… Даже не знаю, что сказать. Я тебе рассказывала, как подружке, без расчета на аудиторию. Живы (слава Богу!) мамы Майка и Марианны, родители Цоя, Сашенька есть… Еще мне не нравится, когда у известных людей неожиданно объявляется куча близких друзей – не хочу оказаться в их компании. Разреши немного подумать. Еще раз спасибо! Счастливо!

Наталья».

Александр Житинский – Наталье Россовской (Науменко), 5 сентября 2007:

«Наташа, подумай. Ты написала замечательно. Я не настаиваю. Но либо я включаю это в книгу, не изменив ни одного твоего слова, либо вообще не упоминаю. На мой взгляд, ты не написала ничего порочащего ни про Цоя, ни про Майка, ни про Марьяшу, ни про себя.

Покажи кому-то из друзей. Я считаю, что это не только можно, но и нужно публиковать.

А. Ж.».

Наталья Россовская – Александру Житинскому, 12 сентября 2007:

«Добрый вечер!

У меня в гостях недавно был Паша Краев. Он прочитал про Цоя и тоже сказал, что надо напечатать, как есть. НО. Я кое-что перепутала.

Оказывается, тот „квартирник“ был в 1986 году (т. е. Цой уже – счастливый муж и папа)! И Рыбы именно тогда – не было (как я умудрилась его присочинить?)… Знать, на многих „квартирниках“ побывала… Ну, это исправить легко.

Полностью тебе доверяю, делай с текстом, что хочешь.

Счастливо!

Наталья».

И вот, собственно, те мемуары, о которых шла речь в нашей переписке.

Наталья Россовская (Науменко)

Воспоминания о Цое (письмо от 3 сентября 2007):

«…Глубокая осень или начало зимы. (Судя по всему, конец 1979 – начало 1980 г. – Примеч. авт.) К нам зашел Свин со своей компанией. Среди шумных панков резко выделялся темноволосый высокий мальчик с серьезным лицом. Выделялся восточной внешностью, напряженностью движений, отстраненностью от событий; вообще отдельно существовал.

– Не обращай внимания! – сказал Свин. – Цой всегда такой, он у нас молчун. Комплексы подростковые…

– Очень интересный мальчик, – подумала я, приветливо улыбаясь и предлагая чай. – Застенчивый какой! А „Цой“ – наверное, прозвище…

* * *

„Цой“, оказывается, фамилия. И он привык, когда его так и зовут: Цой.

Теперь Витя часто приходит к нам вместе с Лешей Рыбиным. Они создали группу, пишут песни и поют эти песни Майку. Майк хвалит, мне тоже все нравится.

Они у нас теперь почти каждый день. Радостный Витя в белой своей дубленке заглядывает в комнату из коридора:

– Леша, я здесь до утра остаюсь! Родителям позвонил.

(Улыбка хитрющая!..)

Рыба немедленно бежит на улицу к телефону-автомату. Возвращается довольный:

– Мне мама тоже разрешила заночевать…

* * *

Сидим на кухне, курим, говорим. Заходят соседи, хмыкают, якобы случайно выключают свет, и тогда под чайником синим цветком горит газ. Лешка в разноцветном клетчатом пиджаке слоняется взад-вперед по коридору. Жалко его. Но у нас с Цоем свои разговоры, другим не интересные. Например, выяснилось, что мы оба любим помидоры, одежду черного цвета и страну Японию. Цой хорошо рассказывает: остроумно, несуетливо, точными словами. Его ирония беззлобна, глаза лучатся, а улыбка обнимает… Неужели это тот самый неловкий, неуклюжий мальчик?..

– Еще чайку, Наталья Васильевна?

– Если не трудно, Виктор Робертович.

– Утро уже!

– Да, Женька сейчас проснется…

Идем в комнату. Сынуля (ему полгодика) лежит с открытыми глазами, улыбается. Пока готовлю смесь, Цой играет с ним, разговаривает. Меня в очередной раз удивляет, как умело Витя обращается с ребенком. Он с явным удовольствием берет Женьку на руки, помогает менять ползунки и мыть попку теплой водой из чайника. Однажды не выдержала и спросила:

– Не брезгуешь? (Майк, например, с трудом терпит неизбежные моменты ухода за мелким.)

– Ты что? – узкие глаза изумленно округлились. – Он же маленький!

И позже:

– Тебе идет держать младенца на руках. Это очень красиво…

* * *

Редкий вечер теперь обходится без Вити и Леши. Соседи с чайниками и кастрюлями привычно перешагивают через вытянутые ноги курящего в коридоре Цоя, здороваются, спрашивают, как дела. Со мной Виктор Робертович мил и почтителен, а мне до смерти хочется его поцеловать.

Я так и сказала Майку:

– Сделай мне подарок на день рождения: разреши поцеловать Цоя!

Майк удивился, но, конечно, позволил.

* * *

Мне 22 года! Майк уехал на свою работу, вернется только завтра… По улице Марата иду за покупками. Холодно. Серый ветер бросает снег в лицо, осыпает ледяными крупинками синее пальтишко из „Детского мира“. Чувствую себя королевой: сегодня мой праздник, и сегодня я поцелую Цоя!

Приехали гости: Наташа, Люда, Иша (еще не муж Люды, а просто друг Майка), Леша, Витя, еще кто-то. Александр Петрович принес собственноручно испеченный торт. Цой подарил свой рисунок („Марк Болан“, тушь, перо). На обороте мальчишеским почерком: „Н. В. Н. Дарю!!! В предвкушении прощения за сказанные бестактности, в поздравление с днем рождения и в приветствие двадцатидвухлетствия. Желаю восхищаться мной. Всегда твой. Гарин (Цой). Ленинград, 1982, 21.01. Ах!“

Очень трогательно.

– А почему Болан?

– Пусть и Майку будет приятно!..

Угощение – скромное, вино – сухое, но у нас весело и шумно. Гости слушали музыку, выходили курить, снова заходили. Маленький Женька радостно приплясывал в кроватке и всем улыбался. Потом он заснул, и все перебрались на кухню. Я позвала Цоя в коридор: «Майк разрешил тебя поцеловать. Можно?» Потянулась руками к плечам; Цой, улыбаясь, нагнулся, обнял… Я так и знала – он весь мне давно знакомый, родной…

На полу просторной кухни сидели полукругом. Леша и Витя пели свои песни, Тася пела молдавские, все вместе – аквариумские и „Люблю я макароны“. Потом соседи разошлись по своим комнатам, гости отправились на Лиговку ловить моторы, кто-то расположился на полу под столом, Александр Петрович занял свое „законное“ место – кресло-кровать. Я прилегла на краешек дивана, где уже спали Иша и Рыба. На полу сохла лужа пролитого клубничного варенья. Убирать нет сил, да и перебудишь всех… Цой кинул на пол белую дубленку (и совсем не по-гусарски), улегся, взял в свою руку мою свесившуюся ладошку. Так прошла ночь.