Книга Вокруг света. В поисках совершенной еды - Энтони Бурден

В «Русском» тем не менее был вполне приличный буфет. Может, это потому, что ресторан был пуст, и салаты выглядели свежими, не захватанными. На длинном белом столе были расставлены тарелки со всякими вкусностями: паштетом, гречневой кашей (с луком и грибами), маринованной свеклой, копченой рыбой, сельдью слабой соли, картофельным салатом, картофельными латкес (оладьи из тертой сырой картошки) и тоненькими, как бумага, ломтиками сала. Это был прекрасный аккомпанемент к старту марафона в потреблении водки, который вот-вот должен был начаться. Бутылка «Русского стандарта» уже стояла на нашем столе, когда мы с Замиром вернулись из буфета. Нашей официантке, строгой, как классная дама, вероятно, уже мерещилось, как нас несут домой на носилках.

На столе появились две огромные тарелки с серовато-черной осетровой зернистой икрой, традиционно сопровождаемой дольками лимона, кружочками яиц, сваренных вкрутую, нарезанным колечками репчатым луком и теплой горкой пышных гречишных блинов Я приналег на блины, уже не путаясь в приправах. Блины были восхитительны. Икринки лопались во рту.

— Она говорит, что есть проблемы, — сказал Замир. Официантка со скорбным лицом стояла у него за спиной. — Она говорит, что мы мало пьем водки. Она беспокоится.

Я посмотрел на официантку, тщетно пытаясь обнаружить у нее на лице хотя бы тень улыбки. Неужели она не шутит? Я не понял.

Попробуйте представить себе нечто подобное в американском ресторане или баре. К вам подходит официант и говорит, что ему кажется, будто вы мало пьете, что, по его мнению, вам нужно еще алкоголя, и притом потреблять его вам следует в более быстром темпе. Наши автострады превратились бы в смертельное дерби машин с пьяными водителями: бесчувственными яппи, утратившими над собой контроль секретаршами, юнцами, накачанными коктейлями «Шпритцер» и «Ву-Ву». В России такая ситуация, похоже, считается нормальной. Я слышал, что из пяти умерших здесь у троих уровень алкоголя в крови превышает тот, за который штрафуют как за «вождение в нетрезвом состоянии». Это не значит, что они умирают от алкоголя — просто они умирают пьяными. Сотни, если не тысячи, гибнут каждый год от последствий употребления всякой дряни, например жидкости для чистки ванны, проданной под видом водки. Она, правда, больше похожа на растворитель. Содрогаюсь от мысли о том, ка­кой штраф в России могут взять за вождение в нетрезвом виде. Думаю, целых пятьдесят рублей.

После того как мы употребили унции четыре икры и выпили полбутылки водки, подали горячее — жареную стерлядь. Нас с Замиром, конечно, немного развезло, стадию «Хороший ты мужик!» мы уже проехали и теперь обменивались довольно бессвязными тостами, но пока держались, и наша официантка снова подошла, чтобы предупредить, что если мы не станем пить больше, значит, мы не уважаем свои страны и свои народы.

Когда мы наконец вывалились на улицу, шел сильный снег, дул пронизывающий ветер с реки, а в наших переполненных желудках уютно булькал «Русский стандарт». Мы с Замиром обменивались громкими заверениями во взаимной дружбе и преданности, а ледяной ветер трепал полы наших пальто.

Почему не хочется быть телезвездой

(вторая серия)

— Мы не сняли, как вы входили, — сказал Крис, продюсер, закутанный во что-то из гортекса и в своей вязаной шапочке похожий на гнома. — Нам обязательно нужно снять, как вы входите в ресторан. Чтобы было ясно, где вы, почему вы здесь и что вы здесь рассчитываете попробовать.

Этот пробел нам предстояло восполнить. Отснять, как мы с Замиром, еще трезвые, предвкушающие хорошее угощение, приближаемся к ресторану, открываем дверь и входим. Это необходимо, как один за другим объясняли мне расстроенные телевизионщики, для целостности зрительского восприятия:

— Нам не нужно, чтобы зритель запутался и подумал, что смотрит Рождественское луау[29]в ресторане Эмерила Лагассе.

Это значило, что Игорь и Крис будут снимать, а мы с Замиром должны притворяться, что только что плотно не пообедали и что полоумная официантка не вынудила нас выпить по пятнадцать стопок водки.

Надо ли говорить, что с первой попытки ничего не получилось. С первых секунд стало ясно, что не получится, потому что мы с Замиром то и дело спотыкались и заботливо поддерживали друг друга, чтобы не упасть прежде, чем дотянемся до расплывавшейся перед глазами ручки двери. Где-то после второй или третьей попытки я был уже совершенно уверен, что там две ручки.

— Н-ну, Замир, д-дружище, так куда мы щас? — бормотал я в качестве вступления и тут же врезался в дверь.

Наконец, после многочисленных фальстартов, когда языки у нас уже примерзли к зубам, мы выработали приемлемую тактику: несколько тщательно выверенных реплик, пара ненавязчивых вопросов моему русскому другу и гиду, наш проход по улице, — Игорь отъехал с камерой назад и снимал нас анфас, а Крис — сбоку. Итак, мы идем плечом к плечу, пальто наши развеваются, шарфы тоже — двое бодрых, голодных мужчин, мечтающих о вкусном обеде.

В последнем дубле мы все сделали хорошо. Я проговорил все, что надо, Замир ответил как надо, не было видно никаких признаков опьянения, разве что оба мы подозрительно не замечали мороза и ветра.

И все шло прекрасно до самой последней секунды, когда на середине фразы я вдруг… исчез из кадра. Замир протянул руку за кадр — и втянул меня обратно. Кстати, тем самым он спас меня от падения на тротуар.

— Давайте еще дубль, — предложил Крис.

— Давайте исправим это потом, в монтажной, — сказал я. Кое-чему я все-таки научился.

Глава 6 Что-то особенное

«Сюда, сюда… это что-то особенное», — сказал Абдул, низенький, крепкий усатый марокканец с золотыми часами на толстой цепочке и в твидовой спортивной куртке тревожного оранжевого цвета. «Что-то особенное» на языке Абдула, который я понемногу научился понимать — когда речь идет о марокканской еде, — значит кускус, таджин и брошетт[30]. Марокко славится вкусной едой и хорошими поварами, но разнообразие не относится к числу достоинств марокканской кухни вообще и меню марокканских ресторанов в частности.

Мы подъезжали к городу Мулай-Идрис, сыгравшему значительную роль в распространении ислама в Марокко. Мулай-Идрис носит имя прямого потомка пророка Мохаммеда. Это суматошный, но живописный город. Коробки домов толпятся на двух холмах, здания построены под самыми невообразимыми углами друг к другу, иногда кажется, что одно из них стоит на другом. Узкие улочки, высокие стены, рынки в укромных местах. До недавнего времени «неверным» вроде меня вход был воспрещен. Сейчас можно — при условии, что до темноты ты отсюда уберешься.

Я замерз в Португалии и тем более в России. В Испании тоже было прохладно. Я замерз и промок во Франции, так что я просто мечтал поскорее оказаться в Марокко. Я представлял себе жаркую пустыню, пески, безжалостно палящее солнце, себя в марокканской одежде. Мне приходилось слышать про «Пустынную группу дальнего действия» — британских картографов, геологов, этнографов и арабистов, которые во время Второй мировой войны сняли на время свои очки «ботаников», забыли университетские манеры и провели несколько лет, совершая долгосрочные рейды совместно с силами САС: перерезали глотки, отравляли колодцы, совершали разведывательные вылазки. Они на фотографиях выглядят такими загорелыми! Ах да, это же была Ливия! Или Египет… А я сейчас даже не на Ближнем Востоке. Но пустыня, но солнце — это ведь будет, правда? В Марокко я наконец погрею свои старые косточки и загорю до черноты.