Книга Император Терний - Марк Лоуренс

Дежурный священник провел меня в величественный вестибюль, где Гомст работал, — в первую очередь потому, что тут крыша была уже готова. Тот встал из-за стола и поприветствовал меня. По его взгляду я понял, что спал он не лучше, чем я. Гомста годы не красили, а сейчас они и вовсе свисали с него невидимыми цепями.

— Говорят, вы тут плодотворно работаете, отец Гомст.

Он склонил голову и промолчал. За шесть лет, прошедших с тех пор, как мы снова встретились на Дороге Нежити перед явлением призраков, седина его перекинулась с бороды на черные волосы.

— Я привез вам достаточно золота, чтобы завершить строительство. Хочу, чтобы сюда привели как можно больше людей и чтобы они работали днем и ночью.

Гомст поднял голову и нахмурился. Он явно собирался ответить.

— По воскресеньям они могут отдыхать, — сказал я.

— Думаете, вера и церкви спасут нас от Мертвого Короля? — спросил Гомст.

— А вы, епископ? — Я подумал, что было бы неплохо, если бы хоть один из нас в это верил.

Он глубоко вздохнул и пристально посмотрел на меня ясными, печальными глазами.

— Легче верить, когда ты один из стада. Чем выше я подбираюсь к вершине этой длинной лестницы, которую мы называем Римской церковью… чем ближе к высотам, где говорит Господь… тем хуже я его слышу, тем дальше ощущаю себя.

— Хорошо, что вам не чуждо сомнение, Гомсти. Те, кто во всем уверен, — наверное, и не люди вовсе.

Гомст подошел ближе, выйдя из тени, и я словно увидел его впервые на фоне воспоминания о другом епископе, который куда больше был уверен в своем пути и привилегиях. Я подумал, как же долго тень Мурильо закрывала от меня Гомста. Самая большая его вина — это верность плохим королям, ум, ограниченный придворной жизнью, и напыщенность. Не слишком серьезные преступления, к тому же весьма давние.

— Помните духов на Дороге Нежити, отец Гомст?

Он кивнул.

— Вы велели мне бежать, оставить вас там одного. А когда они явились, вы читали молитву. Вера была вашим щитом. Мы встретили их вместе, вы и я, а все мои братья бежали.

Гомст мрачно улыбнулся.

— Если вы помните, я был в клетке, иначе бежал бы вместе с ними.

— Но мы уже не узнаем об этом наверняка, правда? — Я одарил его ослепительной улыбкой, и жесткие шрамы от ожогов сморщились на щеках. — И вообще, все люди — трусы. Я, может, и не бежал в тот день, но я всегда был трусом, всегда уступал в храбрости собственному воображению.

Я вытащил из-за пояса ордер, который он должен был подписать, чтобы подтвердить признание церковью сундука с золотом. Гомст взглянул на него.

— Я бы бежал, если бы не клетка.

Он вздрогнул.

Я хлопнул его по плечу.

— И вот я строю вам другую клетку, отец Гомст, всего за сорок тысяч дукетов.

Потом мы сели, отец Гомст и я, и выпили немного пива — вода в Годде такая, что ей и мыться-то небезопасно.

— И вот я здесь, Гомсти, с сундуком, полным блестящего металла, чтобы собор поднялся. Он приведет папессу из Рима прямо к моему порогу.

Епископ наклонил голову и вытер пену с усов.

— Времена меняются, Йорг. Люди меняются.

— И как я раздобыл это золото? Придал себе убедительности посредством клинка и приложил нездоровую дозу упорства. — Я отхлебнул из бутыли. — Когда двигаешь на доске важные фигуры, мир кажется игрой больше, чем когда-либо. Эта иллюзия, что те, кто наверху, знают, что они делают, исчезает, когда мы сами оказываемся наверху и отдаем приказы. Не сомневаюсь, каждый шаг, что вы делаете в сторону Рима, Бог засчитывает как три шага в сторону.

Руки Гомста, сжимающие чашу, задрожали, большие уродливые костяшки побледнели.

— Тебе следует следить за теми, кто тебе дорог, Йорг, следить внимательнее. Утрой стражу.

— Да?

Я его не понял. У него на лбу блестели капли пота.

— Я… я слышал сплетни среди епископов, приезжих монахов и странствующих священников…

— Расскажите.

— Папесса знает. Не от меня. Ваша исповедь осталась между нами. Но она знает. Говорят, она пошлет кого-то. — Он с грохотом поставил чашу на стол. — Берегите тех, кого любите.

Я удивился. Я же знал Гомста столько лет. И он знал меня дольше, чем кто-либо из людей, с которыми я все еще общался. Когда отец сжег моего пса, он послал Гомста поучать меня. Возможно, он думал, что религия смягчит урок. Или тот молот, которым я едва не убил его, когда он устроил пожар, заставил его считать, что я нуждаюсь в богословских поучениях. Наверное, он рассудил, что, если я буду думать, что с ним Бог, в следующий раз не поспешу поднять на него руку. Как бы то ни было, когда мне пошел седьмой год, он препоручил мое духовное благополучие отцу Гомсту. Или, по крайней мере, вызвал священника в Высокий Замок с этой целью. Вероятно, мать выбрала клирика, наиболее подходящего для этой роли.

Странно, но Гомст присматривал за мной дольше, чем мать, дольше, чем Макин, нубанец или Коддин. Он был со мной дольше всех, включая отца.

— Человек папессы уже был здесь, отец Гомст. Две ночи назад. Он не уйдет отсюда. Миана поедет с нами на Конгрессию. Вообще-то, если вы хорошо разыграете свои карты, можете поехать с ней в карете лорда Холланда, как только она ее выкупит.

— Я…

— Вам нужно быть через два часа у Западных ворот. За это время оповестите священников о нашем проекте. К моменту возвращения я хочу увидеть существенный прогресс. Дайте им знать, откуда взялось золото. Скажите, что если я не вернусь с Конгрессии императором, не буду настроен прощать оплошности.

10

Пятьдесят лошадей месят грязь только так. Когда в начале осени у меня было в семь раз больше всадников, мы вообще целую реку устроили. Повозки, двигавшиеся в арьергарде, скользили, будто не на колесах, а на полозьях. Оказалось, что это куда удобнее, чем прыгать на ухабах. На случай, если вам придется путешествовать в карете, рекомендую прогнать перед собой конную армию, чтобы размазали грязь.

— Ничего, — сказал я.

Ну, для повозки и правда было очень даже ничего. Лорд Холланд обустроил ее богато, все как у себя дома. Снаружи ее тоже пышно разукрасили, но толстый слой грязи не давал возможности оценить.

Гомст чихнул и принялся искать носовой платок. Епископ простудился в пути. В бытность священником он запросто вытирал нос черным рукавом облачения. Похоже, у епископов принято иначе.

— Удивлен, что вы не отправились под парусом, король Йорг, — сказал он.

— Я думал об этом.

Путешествие длиной в три тысячи миль по морю превращало сухопутную часть пути из пятисот миль по равнине в сотню по горам. Как бы мне ни нравился мой новый флагманский корабль, на такое я бы не дал себя уговорить.