Книга Полудевы - Марсель Прево

– О! да, пожалуйста, – воскликнула она, с благодарностью глядя на него.

– Но, любезный Тессье… – заметил Летранж.

Гектор пристально посмотрел на него.

– Я через минуту вернусь к вам, милый мой.

Сцена эта прошла незамеченной среди веселого шума, который поднялся при возвращении изгнанных в зал. Концерт окончился, и в зале шли приготовления к танцам, толпа хлынула к буфету. Жанна была слишком взволнована, чтобы говорить; под руку с Гектором она прошла оба зала и достигла холла. Навстречу им шел Максим.

– Не знаешь, где мама? – спросила девушка.

– Она в комнате мадам Рувр, отдыхает. Хочешь, я проведу тебя к ней?

– Мистер Тессье проводит меня.

В коридоре они остались на минуту одни.

– Благодарю вас, господин, – сказала Жанна, поднимая свои большие глаза на спутника. – Возвращаю вам свободу… От всего сердца благодарю вас!

Она протянула ему руку; осторожно, готовый выпустить, если бы Жанна отдернула ее, Гектор слегка прикоснулся губами к этой руке в серой перчатке. Она уже исчезла, а он все еще стоял взволнованный на том же месте и бранил себя: «Как я глуп! волнуюсь от того, что охранил от грязного Летранжа эту непорочную девочку… потому что эта птичка действительно целомудренна».

И, несмотря на иронию своих слов, что-то радостное, хорошее шевелилось в его душе. Потом, вспомнив недавнюю сцену с Летранжем, он посмеялся над своим салонным героизмом. «Однако это очень смешно, история из-за девочки, которой я почти не знаю… Но как же мне ненавистно это сальное животное!»

Входя в «Нормандский ресторан», он столкнулся лицом к лицу с Летранжем и подметил вызывающую насмешку на его умном и чувственном лице.

– Я к вашим услугам, милый мой.

– К моим услугам? – засмеялся Летранж… – Дуэль? из-за вашей выходки полчаса тому назад? Надеюсь, что вы шутите. Я вовсе не считаю себя обиженным и не хочу быть смешным. Мне совершенно неизвестно было, что мадемуазель Шантель вам…

– Мадемуазель де Шантель ничего не составляет для меня, – прервал Ле Тессье. – Оставимте ее в покое. Впрочем, вы правы. У меня лично нет никаких причин сердиться на вас, я, знаете, не глупее вас и знаю цену, которую можно придавать невинности моих молоденьких современниц. Но вот потому именно, что между ними очень редко встречаются вполне порядочные девушки, и надо относиться к этим немногим добросовестно. Вам, вероятно, все равно, одной меньше, одной больше? Вы уже стольких просветили!.. Я даже удивляюсь, как вас занимает это…

– Занимает! Конечно, менее чем вы думаете, – возразил Летранж, причем лицо его мгновенно омрачилось. – Все эти капризные, нервозные девчонки имеют для меня не более значения, чем эта сипара… Но что мне совершенно необходимо – это сознание, что я обладал ими. Понимаете вы меня? Сознание, что они были влюблены в меня и находились в состоянии возбужденной чувственности, произведенной моей проповедью. А потом – пусть отдаются первому встречному, выходят замуж, делаются кокотками, или монахинями – плевать я хочу на это. Краус, кажется, называет мою болезнь «неврозиком». Уменьшительная форма лишняя. Уверяю вас честью, я ужасно страдаю от этой болезни… как маньяк какой-нибудь. Одна только поняла меня хорошо и так крепко держит, что придется жениться.

Сомневаться было невозможно: этот человек говорил искренно; он победил Гектора своей оригинальной исповедью, историей новой болезни, которую тот открывал ему, и он сказал Летранжу, пожимая ему руку:

– Хорошо, я не сержусь на вас, мой милый. Только еще одно слово: скажите, пожалуйста, как с вашей отвратительной репутацией (потому что ваша репутация действительно отвратительна, не правда ли?..) как матери допускают вас в общество своих дочерей? И как девушки увлекаются вами, будучи уверены, что вы не женитесь, что вы их не любите? Ведь, они знают это?

– Матери считали бы себя оскорбленными, если бы такой признанный куртизан не обратил внимание на их дочерей, что же касается наших милых полудев, то я объясню вам примером: дайте им двадцать самых невинных романов и суньте между ними «Le Portier des Charteux», можете быть уверены, что они, прежде всего, предпочтут именно эту книгу. Так и со мной: я очень дурная книга, переплетенная в сукно и батист у Басса и Шарвэ, и все они желают прочитать меня.

Разговор их был прерван звуками вальса, на которые, устремились все бывшие в буфете молодые люди, расталкивая стоявших на дороге. Летранж и Тессье также вошли в приготовленный для танцев холл. Матери уже размещались по стенам; мадам Рувр и мадам Шантель уселись в глубине огромного зала, где было устроено нечто вроде палатки из материи и развесистых растений. Здесь не могли мешать им танцующие, и хозяйка дома чувствовала себя как бы в своей гостиной в приемный день, имея вместе с тем возможность любоваться балом.

Летранж обхватил талию Жакелин, увлек ее в вихре вальса; кружась с нею, он так низко склонялся головой к её шейке, что, при прикосновении к ней усами, трудно было сказать, шептал ли он ей что, или скользил поцелуем. Девушка отвечала смехом, похожим на воркованье горлицы. Вальбелль изменил Доре Кальвелль и кружился с Мартой Реверсье, которая была бледна как воск; грациозная и легкая, точно лилия, она, казалось, только одним длинным белым платьем касалась паркета. Маленькая мадам Дюклерк почти слилась с Анри Эспьеном в одно целое, и в ее позе было очень мало психологического. Гектор, стоя у дверей, в стороне, где разместились не танцующие, успел уже забыть свой недавний порыв благородного негодования, и издали любовался этим вихрем порхающих парочек, почти не обращая внимания на дам и с любопытством засматриваясь на «целомудренные» декольте и платья нежных цветов. Его забавляла и наивность и частью легкомыслие этих молоденьких светских подруг его, наивный и острый ум и пикантная свежесть которых забавляли его и представляли собой приправу к его страсти вращаться в свете. Он думал про себя: «Вот они и счастливы. Целые два часа музыка раздражала их нервы, страстная песня Учелли, сантиментальные романсы Этьеннет, гривуазные шансонетки, имитированные Жакелин, а особенно разговоры вполголоса и вызывающее взгляды мужчин – все это вместе возбуждало их; глазки их подернуты влагой, в горле сухо, руки лихорадочно сжимаются и вальс как нельзя более кстати явился на выручку им… Веселитесь же, крошки мои…»

– Как поживаете, любезный друг? Я целые два часа ищу вас, – проговорил подошедший к нему Максим Шантель.

Гектор пожаль ему руку и улыбаясь, спросил:

– Да правда ли, что вы искали меня? Я уже несколько раз видел вас, но не хотел беспокоить.

– Ах, друг мой, – отвечал Максим, не оправдываясь, – я так рад, так счастлив! Подите-ка со мной…

Он увлек Гектора. Он ощущал сильную потребность высказаться, и слова так и полились из его уст:

– Я приехал в Париж вчера утром – сказал он, – и, конечно, вы догадываетесь, после полудня отправился на улицу Клебер. Меня мучило совершенно безотчетное беспокойство и тоска; я представлял себе, что она встретит меня как постороннего, что я потерял всякое значение для неё, а может быть, даже вовсе не примет. Поверьте, еще немного и я бы вернулся, не зайдя к ней.