Книга Звезда и старуха - Мишель Ростен

– Зеленый «папа» к зеленой «маме»…

У мастера от нее голова шла кругом, остальные тихо зверели: привычка привычкой, однако всему есть предел… Одетт заметила саркастическую улыбку помрежа:

– Думаешь, старуха совсем спятила, мелет всякий вздор? Много ты понимаешь!

Через час мастер все наладил.

– Вот видишь, без моих советов он бы не справился!

Звезда съела в один присест два шоколадных пирожных, погорячилась. Ее снова вырвало. Даниэль, фея артистической, мигом все вытерла, однако в Театре новости быстро разносятся, и буквально через минуту в гримерную влетел перепуганный постановщик.

– Не волнуйся, это от страха перед премьерой. Разве Мартина тебе не говорила, что меня рвало еще ночью? Сто лет на сцене, а выступать боюсь как в первый раз. Одетт – паникерша! Вечно все преувеличивает.

Преувеличивает, верно, особенно собственную значимость, говоря о себе в третьем лице. Кого пытается обмануть?

Никакого обмана, зря они в ней сомневались. Как только починили аккордеон, Одетт тоже стала как новенькая. Да, утром ее вырвало от страха сцены, однако паника не парализовала старушку, наоборот. Бывает, что вас выворачивает наизнанку, живот подводит, кишки скручивает, но потом напряжение разрешается мощным выплеском творческой энергии. Одетт воскресла. Во время репетиции на сцене звезда засияла, заискрилась, счастливая, что способна сиять и искриться. Четверть часа божественной музыки. Шквал вдохновения. Они опять поверили, что выступление будет достойным ее славы. Все шло отлично до тех пор, пока она вдруг не ошиблась. Авария! Катастрофа. Вместо того чтобы играть дальше как ни в чем не бывало – такое ведь нередко случается с артистами, да и с ней, должно быть, случалось не раз, – старушка остановилась, рассердилась, упрямо начала переигрывать, попробовала одолеть трудное место с разбега и снова сбилась, споткнулась. Провал в памяти. Вдохновение улетучилось, музыкальность испарилась, перебои, осечки, бедная звезда съежилась и потухла, старушка еще пыталась что-то сыграть… Стоп! Terminus[86]. Одетт объявила перерыв.

Действительно, пора передохнуть.

Одетт довольно долго не выходила из гримерной. Наконец вернулась на сцену и возвела глаза к колосникам, словно возносила молитву, просила о милости. Наверное, все вокруг молились вместе с ней – как иначе объяснить их молчание и отсутствующий вид?

Вернувшись с небес на землю, на сцену, к людям, она блаженно улыбнулась. И всем стало ясно, что боги вновь к ней благосклонны. Откуда ни возьмись, примчалась любимая лошадка постановщика, веселая каурка, стуча копытами, потряхивая гривой, звеня уздечкой. Восторг, головокружение, транс. В Одетт таинственным образом уживались смешливая маленькая девчонка, дикарь и шаман.

И такой талант потрачен на трехгрошовую музыку! Непостижимо! Постановщик не мог разгадать этой тайны, и она его завораживала. Одетт играла, аккордеон звучал, музыка пламенела, и все на свете лифты и компьютеры отменно работали, сомнений нет.

* * *

Антракт в артистической. Одетт опьянела от музыки и от вновь обретенной себя самой.

– Я встретил тебя[87]…

Одетт играла в императрицу Евгению. Громко пела в мобильный будто в микрофон.

– Ты слышишь меня, моя дорогая Жозефина?

Она запела опять, вальсируя:

Я встретил тебя, просто встретил тебя,

А ты не взглянула тогда на меня,

Но я полюбил тебя сразу,

До ре ля в моем сердце огонь ты зажгла…

Забывая слово, Одетт-Евгения вместо него пела названия нот и тут никогда не ошибалась – в сольфеджио ей не было равных.

Евгения вовлекла Жозефину в танцевальный марафон красавиц всех империй, Корнуолла и Корнуай[88]. В одной руке она держала мобильный, а другую положила на плечо Даниэль, неожиданно превратив ее из феи в кавалера.

Ты счастье, блаженство мое и судьба…

Вальс Одетт распространился как моровое поветрие. Ее пение разнеслось по Театру благодаря громкой связи и всех всполошило. Не меньше двух десятков человек, в том числе бухгалтер, администратор, обе ассистентки, помреж, звукорежиссер, осветитель, рабочие сцены, побросав все дела, сбежались в фойе и стали хором, на этот раз не греческим, а эстрадным. Да что там хором – оркестром! Художник-сценограф вынул из футляра свой охрипший саксофон, осветитель сбегал за трубой, лежавшей у него в багажнике, бухгалтер перевернул пустую пластиковую урну, и получился барабан, постановщик ритмично хлопал в ладоши: раз, два, три… Одетт между тем чуть ли не чечетку отбивала, хотя, возможно, я слегка преувеличиваю.

Постановщик застучал по краю стола:

…тебя одну…

…бесконечно люблю…

…тебе я дарю…

…всю душу мою…

В лучшем случае он бормотал обрывки фраз, но зачастую обходился банальным:

…ла-ла-ла-ла-лааа…

Увы, он не помнил слов ни одной известной всем песни…

Рука Одетт соскользнула с плеча Даниэль и забегала по клавиатуре невидимого аккордеона, с которым она не расставалась. В другой она по-прежнему сжимала включенный мобильник, дирижируя большим символическим оркестром Театра, вернее, театрального фойе. Императрица в мгновение ока сбросила груз лет, да и вообще о каком грузе речь?

Поверь, без тебя не прожить мне и дня…

Неподражаемо! Все в полнейшем восторге, даже администратор выпил за здоровье звезды.

Постановщик блаженно улыбнулся и закрыл глаза, мысленно посылая поцелуй своей любимой Мартине, танцующей вместе с ними с мобильным в руке на расстоянии двадцати пяти километров от Театра.

Ему вдруг захотелось, чтобы и сын здесь вальсировал тоже. Ли-он.

Они так увлеклись, что совсем позабыли о времени. Между тем был уже поздний вечер и все рестораны закрылись. Вместе не поужинаешь.

– Ну уж нет, – заявила Одетт. – Я сейчас все устрою.

И сразу позвонила в полицию – к чему мелочиться?

– Они знают, что я в городе, и не откажутся помочь.

Действительно, страж порядка немедленно отыскал ресторан, где готовы принять императрицу со свитой, едва услыхал ее имя. Быть знаменитостью не так уж плохо!

Хозяин встретил их у порога с бутылкой шампанского: