Книга Золотой человек - Мор Йокаи

Тимара же заверили, что быть ему нещадно битым, вздумай он перенести покойника на берег.

И чтобы корабельщики не сумели втихомолку зарыть его в землю где-нибудь на берегу, отобрали крестьяне четверых дюжих парней и послали на судно - проводить его на расстояние дневного пешего пути. А там, как очутиться корабль за пределами их округи, пусть делают со своим покойником что угодно.

Тимар прикинулся страшно разгневанным, но дозволил четверке сопровождающих взойти на корабль.

Матросы же тем часом сколотили гроб и положили туда покойника; только и оставалось, что крышку прибить.

Тимар первым делом проведал Тимею. Горячка разыгралась не на шутку; лоб девушки горел огнем, но лицо по-прежнему оставалось белым. Тимея была без памяти, и о всех приготовлениях к погребению так и не узнала.

- Оно и к лучшему! - молвил Тимар и, прихватив кружку с краской, принялся выводить на крышке гроба имя и дату смерти Евтима Трикалиса. Четверо парней- сербов, став позади, по складам читали вслух ровные строчки, писанные кириллицей.

- Давай-ка напиши хоть букву, а я пока займусь своими делами! - предложил Тимар одному из праздных зевак. Тот ухватился за случай показать свое умение и намалевал на доске такое "Х", какое у сербов лишь в давние времена читалось как "С".

- Смотри, как славно у тебя получается! - похвалил его Тимар и вручил кисть другому. - Оказывается, ты тоже молодец. Как тебя зовут?

- Йозо Беркич.

- А тебя как кличут?

- Мирко Якшич.

- Ну, храни вас бог долгие годы! Не выпить ли нам по стаканчику сливовицы?

Сие благое дело свершилось без помех.

- А меня зовут Михай, фамилия моя Тимар. Очень удачная фамилия: захочу - могу назваться венгром, захочу - могу себя за турка выдать или за грека. Но вы меня зовите попросту - Михай.

- С богом, Михай!

Теперь Михай чуть ли не каждую минуту отлучался в каюту проведать девушку. Горячка не проходила, Тимея по-прежнему была без памяти. Однако Тимар не отчаивался, полагая так: кто плавает по Дуная, у того под рукой целая аптека, ведь холодная вода любой недуг лечит. Все его врачевальное искусство состояло в том, что он прикладывал ко лбу и икрам девушки смоченные в холодной воде платки, исправно заменяя их свежими, как только они согреются. Этот способ лечения был известен корабельщикам задолго до Призница[7].

"Святая Варвара" весь день неспешно плыла вверх по Дунаю Вдоль берега Венгрии. Парни - сербы вскоре перезнакомились с матросами и помогали им работать веслами, а те в свою очередь потчевали сербов жареным на вертеле мясом.

Покойник лежал на палубе, прикрытый чистой простыней вместо савана.

Под вечер Михай объявил своим людям, что собирается лечь, потому как двое суток не спал; судно пусть тянут, покуда совсем не стемнеет, а тогда можно будет стать на якорь.

Однако Тимар и в эту ночь не ложился спать; вместо того чтобы отправиться к себе в каюту, он прокрался к Тимее и, укрыв ночник в пустом ящике, дабы свет не проникал наружу, всю ночь просидел у постели пребывающей в беспамятстве девушки, оберегая ее покой и меняя компрессы из загодя припасенной речной воды. Глаз он так и не сомкнул ни на минуту.

Тимар явственно слышал, как бросили якорь; корабль остановился, и лишь волны с плеском ударялись о его борта. С палубы еще долго доносился гомон мужеских голосов, затем постепенно все отправились на покой.

Но около полуночи Тимару послушались словно бы приглушенные удары молотка.

"Ага, значит, шляпки гвоздей сукном накрыли, чтобы приглушить удары!" - подумал он.

Затем раздался звук падения какого-то тяжелого предмета и громкий всплеск воды.

После этого на корабле все окончательно стихло.

Михай выждал, пока рассвело и судно вновь двинулось в путь. Минул, должно быть, час, когда он вышел из каюты. Лихорадка отпустила, и девушка забылась спокойным сном.

- Куда делся гроб? - Были первые слова Михая, когда он появился на палубе.

Парни-сербы решительно выступили вперед.

- Мы положили туда камней для тяжести и бросили в воду, чтобы вам не вздумалось похоронить покойника где-нибудь поблизости на берегу да на всех нас накликать беду.

- Что же вы наделали, злодеи вы этакие! Ведь мне теперь придется держать ответ перед комитатской управой; с меня спросят, куда делся проезжий господин, да еще и обвинят, чего доброго, будто бы это я скрыл его неведомо где. Так что уж изложите на бумаге, что это ваших рук дело. Кто из вас умеет писать?

Оказалось, что, конечно же, никто из парней грамоте не обучен.

- Но разве не вы, Беркич да Якшич, помогали мне делать надпись на крышке гроба?

Оба признались, что только и умеют одну-единственную букву написать, да и то исключительно кистью и на доске.

- Ничего не поделаешь. Придется везти вас с собой в Панчево, а там уж вы перед полковником на словах засвидетельствуете в мою пользу. Будьте спокойны, он из вас всю правду вытянет!

От этой угрозы мигом научились писать не только Беркич и Якшич, но и два других парня. Уж лучше они дадут письменное свидетельство, только бы не отвезли их в Панчево.

Михай вынес на палубу чернила, перо, бумагу и, заставив одного из грамотеев улечься на живот, продиктовал тому свидетельство; так, мол, и так, ночью, пока корабельщики спали, они, сербские крестьяне, без ведома и согласия Тимара, опасаясь градобития, сбросили усопшего Евтима Трикалиса в Дунай.

-Внизу поставьте свои имена да напишите, где живете, чтобы вас можно было разыскать в случае, ежели судебное расследование начнется.

Один свидетель подписался как "Иса Каракасалович", поживающий в "Гунероваце", а другой назвался "Него Стириопицей из Медвелинца".

На том они с серьезным видом расстались; и Михай, и четверка сербов удержались, чтобы не расхохотаться в лицо друг дружке.

С тем Михай и высадил их на берег.

... Али Чорбаджи покоился на дне Дуная, где он и завещал себя похоронить.

Шутка, достойная смеха.

На утро, когда Тимея пробудилась от сна, ее болезнь как рукой сняло. Юная природа взяла свое.

Одевшись самостоятельно, она вышла из каюты и застала Тимара в носовой части корабля.

- Где мой отец? - спросила девушка.

- Барышня, ваш отец скончался.

Тимея в упор смотрела на него большими, грустными глазами, в лице ее, и без того белом, не было ни кровинки.

-Куда же его дели?