Книга Америка - Шолом Аш

Между тем местечковые любители пения и в самом деле принялись действовать. Как только староста ушел, они отправились на Мясниковскую улочку к тамошнему «братству» и поведали им, что прибыл кантор с семнадцатью певчими и восемью самыми плаксивыми «пискунами», но староста не дал им служить субботнюю службу в синагоге, поэтому кантору с певчими ничего не оставалось, как уехать в Крошенвиц… Услыхав это, мясники вскипели, взяли тросточки, отправились к старосте и стащили его с кушетки.

— Хоть убей вас гром, — кричали они, — а кантора извольте доставить сюда!

И тут же послали за извозчиками, снарядили три воза, посадили и старосту — и айда в Крошенвиц за кантором.

Увидев издалека приближавшиеся подводы, Щелкунчик соскочил с дерева и пропел петухом:

— Ку-ку-реку! Едут!

— Встать немедленно! — скомандовал кантор. — Книги в руки!

Разбудили извозчика, подняли его на ноги, быстро запрягли лошадей и дали ему ведро — набрать воды и облить колеса. Поехали.

Певчие вскочили, «пискуны» стали возле кантора, взяли ноты и начали репетировать субботнюю молитву.

Когда прибыли подводы из города, репетиция была в разгаре: «пискуны» забирались на самые верхние регистры и словно умоляли о чем-то, альты подхватывали мелодию, вторили и варьировали ее на разные лады, тенора отзывались трелями, но тут врывался бас и, покрывая прочие голоса, завершал стих.

В это время к кантору подошел мясорубщик Иоська и сказал:

— Кантор, поезжайте с нами в город!

— Я еду в Крошенвиц, письмо оттуда получил! — ответил кантор.

— Никакие отговорки вам не помогут! — заявил Ноте-озорник, выпряг лошадей из подводы кантора и пристегнул их к своему возу.

— Насчет жратвы можете не беспокоиться — сегодня быка зарезали! — сообщил Шлоймо-рыжий.

— Вы на этих франтов не смотрите! — воскликнул один из прибывших, указывая на старосту. — С ними желтуху можно нажить. Вы со мной разговаривайте, братец!

— Друзья, барахло забирайте! — крикнул Иоська, перекладывая пожитки певчих.

И не успели они оглянуться, как все уселись на возы и торжественно повезли кантора в город.

В городе поселили его у владельца корчмы Довида. Мясники разобрали певчих по своим домам. Женщины чуть не подрались из-за «пискунов» и кормили их на убой. Счастливчики ничего подобного никогда не видели. Екл-хозяйка вертелся исключительно среди женщин и, сидя с ними, болтал не хуже их. Щелкунчик у хозяина, пригласившего его к себе на субботу, показывал фокусы; вдруг начал лаять: заглянули под стол, чтобы прогнать собаку, а он стал мяукать, ничуть не уступая настоящей кошке… Иоська-верзила и подбасок Лепл сразу же свели знакомство с хозяйскими дочками, стали за ними усиленно ухаживать, обещали писать им любовные письма и первым долгом одолжили у девушек деньги на «почтовые марки». Словом, наши богослужители устроились в городе по-домашнему, со всеми перезнакомились, жили в свое удовольствие и всюду бывали.

В городе жили двое молодых людей — Берл и Шмерл. Берл называл себя переплетчиком, хотя на самом деле был просто нищим «Божией милостью». Шмерл был сватом, которого покинула жена, то есть не то чтобы жена его покинула — она помешалась, и ему временно пришлось заниматься сбором «ста подписей».[15]Оба молодых человека занимались сватовством на пару — их всегда видели на улице идущими в разные стороны: Берл ходил к родичам жениха, а Шмерл — к невестиной родне. Если же они шли вместе, в городе все знали, что сватовство состоялось и вскоре загремят тарелки.[16]

Берл и Шмерл пришли к кантору просто так, будто бы в гости. Они предложили ему дело: устроить платный концерт в зале Гольдмана, а между прочим поинтересовались, кто из молодых хористов кантора освобожден от воинской повинности. Остановились на Екле. У Екла-колбасника манера шевелить губами и двигать ухом, поэтому всем кажется, что он на всякое предложение согласен. Кроме того, у него привычка — в каждом городе, куда бы он ни приехал, свататься к первой попавшейся девице и объявлять себя женихом. Это, конечно, дает ему возможность кормиться в доме предполагаемой невесты и даже получать кое-какие деньги в счет будущих благ. Потом он приезжает в другой город и снова объявляет себя женихом. Единственное его достояние — «синий билет».[17]Это его профессия и капитал. Сваты завели с ним разговор.

— Ну что ж, очень хорошо! — сказал он.

— Триста злотых и новая швейная машина.

— Очень хорошо!

— Хоть сегодня вечером…

И Екл опять пьет водку и заедает пряником.

— Знаете, кантор, — говорит наутро Щелкунчик, — Екл опять стал женихом.

— Провались он сквозь землю! Ведь нас из города выгонят!

А Екл щеголяет в новой рубашке с новым воротничком, грызет орешки, и делай с ним что хочешь!

Между тем кантор стал готовиться к субботней службе. Перво-наперво он начал репетировать с «пискунами». Он знал, на кого положиться. В пятницу вечером женщины выбили в синагоге стекла за то, что закрыли женскую молельню. А в субботу днем кантор задержал прихожан, как в Новый год.[18]Во всех молельнях службу закончили раньше. Молящиеся торопились домой. Нужно было хватить рюмочку, закусить луковицей и поспеть в синагогу послушать приезжего кантора. В синагоге набилось столько народу, что невозможно было вздохнуть. Кроме того, душил запах лука и люди умирали от жажды…

Кантор выкидывал такие коленца, а «пискуны» так старались, что в женской молельне поднялся плач, как в Судный день. Никто не знал, почему и отчего, но мало ли поводов у еврейской женщины поплакать?.. Врагов проклинали на чем свет стоит… А после моления, во время субботней трапезы, весь город звенел от пения. У каждого дома, где на обеде был кто-нибудь из певчих, стояли кучками мужчины и женщины, парни и девицы и прислушивались: из окон доносилось пение. Люди жадно ловили звуки и повторяли напевы. В Мясниковской улочке было особенно весело. Берл-корыто посадил своего гостя Щелкунчика у дверей, сам надел новый костюм, который справил себе на Пасху, собрал возле себя извозчиков, и все повторяли мелодию за мелодией, исполнявшиеся в синагоге…

После обеда молодежь отправилась в сад к Соре-Фрейде. Там уже ждали их портновские подмастерья, одетые по-субботнему, с книжками «в высшей степени интересных романов» под мышкой; некоторые из подмастерьев были в коротких пиджаках и высоких бумажных воротничках. Здесь не здоровались на старый еврейский лад, здесь произносили: