Книга Большая охота - Андрей Мартьянов

Ковылявший вдогонку сбежавшему братцу и беззвучно клявший весь мир Тьерри замер, вцепившись в ободверину калитки. Стражник, взводивший арбалет, остановился, недовернув рычаг. Монсеньор Олиба сам не заметил, что поминает врага рода людского. Почти освободившийся из тенет пленник сделал шаг вперед, без труда увлекая за собой сеть и двоих гвардейцев, с тупым отчаянием продолжавших цепляться за веревки.

На лестнице стояла Бланка, с ужасом и состраданием глядя сверху вниз на приближающееся к ней чудовище в человеческом обличье.

– Ты-ы… – отчетливо прохрипела тварь. – Ты-ы…

Находившийся полудюжиной ступенек ниже брат Доминик, взмахнув широким черным рукавом рясы, выставил перед собой кипарисовый крестик. Былой наследник замка не обратил на поступок монаха ровно никакого внимания. Его помыслами всецело завладела сводная сестра – а у той достало силы духа оставаться на месте. Побеги она, и Рамон тут же устремился бы в погоню.

«Бросится на Бланку – убью», – мысль была четкой и пронзительно-холодной, звенящей кристалликами инея.

– Обещ-щание… – сипел зверь. – Спас-си… Ты долж-жна… ты мож-жешь-шь…

Приготовившийся к неминуемой скорой смерти Фернан Ньер перевернул копье и со всего размаху обрушил ясеневое древко на черноволосый затылок Рамона де Транкавеля. Несколько мгновений тот удерживался на ногах, а потом рухнул лицом вниз и более не шевелился.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Очищение словом

12 октября, вечер.

Часовня Святой Магдалины, ровесница замка, знавала всякие времена – и добрые, и худые. То, что творилось сейчас, с поразительной точностью воскрешало эпоху готских завоеваний, когда святость места становилась всего лишь пустым звуком и более не служила защитой и опорой.

– Держи его, держи крепче! Руку привязывай! Вот так, теперь другую…

– Да сунь ему палку в зубы, чтоб не кусался!.. Чуть палец не отхватил, зараза!..

– Сузившиеся зрачки, обильная пена изо рта, общая бледность, многократное увеличение телесных сил, невероятная гибкость членов – таковы сиречь отпечатки дьявольского копыта при обладании человеческим обликом… – въедливо перечислял металлически-звенящий голос. Предприимчивый монах развернулся вовсю, предоставив прочим обитателям замка безмолвно выполнять его волю.

Под руководством святого брата пришедшего в себя и заколотившегося в жутком подобии падучей болезни Рамона, спеленатого по рукам и ногам ловчей сетью, а поверх окрученного веревками и кожаными ремнями, оттащили в замковую часовню. Капеллан, отец Уриен, издавна не питавший к Рамону особой приязни, воспринял идею изгнания бесов с душевным ликованием и немедля кинулся оказывать всемерную помощь. Левый предел часовни, где на возвышении покоилось тело усопшего Хайме, задернули кожаным пологом, а Тьерри поймал себя на истерическом хихиканье: по его замыслу к вечеру в капелле должны были оказаться два трупа, убийца и его невинная жертва. Еще одно усилие, еще пара вовремя брошенных намеков – и Олиба с его шустрым подчиненным задались бы вопросом: а не старший ли брат виновен в гибели младшего?..

После долгой возни, ругани и взаимных обвинений в тупости отбивавшегося Рамона выпутали из сети и привязали к каменному возвышению напротив скромного алтаря часовни. Братья-inquisitios, тихие и суетливые, как мыши, готовились: святили вино и елей, листали том принесенной с собой Библии в поисках нужного псалма, зажигали и расставляли свечи. Монотонность их движений, размеренность творимого ритуала, кажется, подействовала даже на Рамона. Во всяком случае, он перестал испускать звуки, более приличествующие животному, и вырываться. Лежал, уставившись неподвижными, пустыми глазами в низкий каменный свод.

Тьерри безучастно смотрел на происходящее. На него, как это частенько случалось, накатила удушающая волна равнодушия. Мысли текли вяло, спокойно, следуя только своим прихотливым изгибам.

«Что Рамону понадобилось от Бланки? С какой стати она может его спасти? От чего? От начавшегося безумия? Верится с трудом. Между ними никогда не существовало особой привязанности… При чем здесь Бланка? Она еще ребенок – своеобразный, ибо другого в нашей семейке вырасти не могло, но ребенок. Невинное дитя пятнадцати лет от роду».

Он оглянулся на распахнутую дверь часовни. К счастью, сестра вняла его настоятельной просьбе и не пришла. Гиллем, однако ж, выбрался на белый свет и вкупе с прочими былыми сторонниками Рамона околачивался подле конюшен. Удрать собирается, что ли, бросив былого покровителя и сестрицу на произвол судьбы? Да и пусть катится на все четыре стороны. Кому он нужен?

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа… – отраженный низким потолком, голос брата Доминика внезапно обрел благозвучие и торжественность. Освящавший церемонию своим высоким присутствием мессир Олиба согласно кивал в такт строкам псалма:

– «…смущаюсь я от голоса врага, от притеснения нечестивого; ибо они наводят на меня беззаконие и в гневе враждуют против меня. Сердце мое трепещет во мне, и смертные ужасы напали на меня; страх и трепет нашел на меня, и ужас объял меня…»

Дознаватель Inquisitio был в своей стихии, на него снизошло то ли вдохновение, то ли божественное откровение. Литания об успешном исходе церемонии, согласно изложенному в книге «Thesaurus Exorcismorum» порядку ритуала, сменилась молением об изгнании «дракона злобного». Узкие солнечные полосы медленно переползали с одной выбоины в плите на другую, в окнах посвистывал ветер. Привязанный человек то пронзительно вопил и метался, то умолкал, монахи взывали к Господу, моля о спасении пропащей души, а Тьерри де Транкавель, подобно улитке в раковину, ушел в свои размышления.

Напряжение звенело под крышей маленькой часовни, как натянутая до предела лучная тетива. И, наконец, она не выдержала, с еле слышным звоном лопнув.

…Тьерри как-то не сразу осознал: больше не слышно ни криков, ни молитв. Оказывается, он даже не заметил, что Рамона развязали – тот, взъерошенный и не похожий сам на себя, сидел прямо на каменном полу и, захлебываясь, пил из глиняного кувшина. Вода проливалась, разбегаясь темными ручейками. Олиба прямо-таки лучился благостью. Мелькнувшая в полосе света физиономия капеллана Уриена выражала крайнее изумление пополам с недоверием. Отступивший в сторону брат Доминик, напротив, выглядел настолько уставшим, что Тьерри невольно ему посочувствовал – монах старался из всех отпущенных ему сил. Кажется, он и в самом деле достиг успеха: пускай взгляд Рамона рассеянно блуждал по предметам и лицам, в нем появилась некоторая осмысленность.

«Нет, этого не может быть. Иначе я уже не знаю, чему верить. Заезжий монах силой веры и молитвы излечил безумца! Подобная история хороша для коротающих вечер паломников и юных восторженных дев. Не хватало только, чтобы сейчас кто-нибудь заблажил: „Чудо! Чудо!“. Я не хочу к нему подходить. Если Господь не остановил моего брата раньше, то почему Он решил вмешаться сейчас?»

– И ваши сомнения рассеялись, подобно туману под ветром, – победительно изрек монсеньор Олиба, углядев по-прежнему подпирающего колонну и хранившего молчание Тьерри. – К вашему брату вернулся рассудок…