Книга Роккаматио из Хельсинки - Янн Мартел

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

(Бабушка, знаете ли, трясется за свои пожитки. Ничего не выбрасывает. Всё ценно. В молодости она пережила Великую депрессию, а вскоре после войны умер муж, предоставив ей одной поднимать четверых детей. Она прошла через потери, одиночество, нищету и прочие тяготы. Пластаясь на многочисленных работах, обдуманно вкладывая деньги и на всем экономя, она исхитрилась весьма успешно вырастить детей: журналиста, медика, дипломата-стихотворца и удалившуюся от мира монахиню-бенедиктинку. Но каждый успешный шаг по трудной дороге оставил в памяти неизгладимый след. Слишком долгое знакомство со словом «нужда» отбило способность воспринимать его антоним «достаток». Она уподобилась золотоискателю из рассказа Джека Лондона: избежав голодной смерти, тот еще долго прячет съестное в карманах и всевозможных уголках.)

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

…несу поднос с чаем и печеньем.

И кто ж стоит посреди гостиной?

Вот как сейчас его вижу: прямая

осанка, ласковое лицо, чарующий

взгляд. Он самый, доктор «Ищу невесту».

Улыбнулись друг другу. Его пригласил

отец Буйон — мол, в нашем доме тьма

симпатичных девушек. Мы

перемолвились и потом еще беседовали,

всякий раз, как он заглядывал. Такой

серьезный и внимательный. Позже он

рассказал, что в тот первый день на

прощание шепнул отцу Буйону: «Вот

моя жена». Я думала, он…

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

(Я уж хотел отпихнуть ящик. Искал-то я другое — бабушкину обувку для снегоступов. В холодном подвале, стоя на четвереньках, рылся в чулане с одеждой. Бабке вздумалось походить на снегоступах. Но красивый ящик из полированного ореха оказался неожиданно тяжелым — добрых пятнадцать фунтов.)

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

(Снедаемый любопытством, я вытащил ящик на свет божий: примерно пятнадцати дюймов в длину, двенадцати в ширину и восьми в высоту. Оказалось, это вовсе не ящик, ибо крышки не было. Скорее какое-то устройство. По всей длине одной из боковин, ближе к низу, тянулась полудюймовая щель, изнутри отороченная губками красного бархата, сквозь которые просматривался ряд в десяток катков. Явный выход для какого-то изделия. Над щелью, ближе к левому торцу, в панель была утоплена стеклянная трубка с двумя красными метками: сверху — МАКС., снизу — МИН. На противоположной боковине имелась выдвижная дверца, украшенная медной пупочкой и надписью: «ТОЛЬКО КАЧЕСТВЕННЫЙ БЕЛЫЙ ПЕСОК». На одной из филенок дверцы, открывшейся со щелчком, виднелось предупреждение ЗАСЫПАТЬ НЕ ВЫШЕ ЛИНИИ. Я вгляделся в нутро машинки, но ничего не увидел и вновь затворил дверцу. На верхней плоскости имелись три отверстия и табличка. Маленькую дырку, расположенную вровень со стеклянной трубкой, окружала надпись «ТОЛЬКО КАЧЕСТВЕННОЕ ЖИДКОЕ СЕРЕБРО»; отверстие на другом краю имело виньетку из слов ТОЛЬКО КАЧЕСТВЕННОЕ МАСЛО; третья дырка, побольше и равноудаленная от торцов, была заткнута пробкой. В центре панели красовалась продолговатая табличка, искусно прибитая золочеными гвоздиками: ФИРМА «ВЕЧНАЯ ЖИЗНЬ», ПОРТ ХОУП, ОНТАРИО. ЗЕРКАЛА, ЧТО ДОЖИВУТ ДО ЦАРСТВИЯ НЕБЕСНОГО.)

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

(Сверху донесся полный нетерпения голос:

— Ну что, нашел? Можно спускаться?

— Еще нет. Минутку.

Вновь нырнув в чулан, в бессчетном множестве ботинок, сапог, тапок и кед я отыскал башмаки для снегоступов, а заодно прихватил серый войлочный мешок с логотипом фирмы «Вечная жизнь», покоившийся возле машинки. Словно дотошный археолог, я подровнял потревоженную обувную шеренгу и плечики с одеждой и, взяв в охапку результаты раскопок, выбрался наружу.)

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

(Бабушка ждала на лестничной площадке. Ей чуть за восемьдесят. Благородно тщеславная, она хорошо одевается, и в любом ее наряде неизменно присутствует тот или иной оттенок ее любимого багрянца. За исключением естественных возрастных изъянов — катаракта (прооперированная), терпимый артрит и некоторая обвислость, — бабуля пребывает в отменном здравии. Поскольку ею скоплены все беседы, не состоявшиеся в ее одиноком бытии, говорит она безумолчно. Собеседника слушает, но не слышит; для нее чужие высказывания — что-то вроде меню, из которого она выбирает слово или фразу для старта в нескончаемую говорильню. Убеждения ее тверды, незыблемы, почти несокрушимы, взгляды хоть относительно терпимы, но неизменны. Вечные Вопросы ее больше не тревожат, ей хватает тех, что пребывают в границах Вечных Ответов, всю жизнь приносивших утешение. Конечно, она, по-своему, меня любит. Мое безбожие ее огорчает, а мои метания (проиллюстрированные тем, что я, будучи гораздо ближе к тридцати, нежели к двадцати годам, так и не обзавелся стабильной работой, напортачил с учебой и в жизни почти ничего не достиг) ей непонятны и раздражают. Бабуля считает, я заплутал. Мол, человек должен быть подобен прочному дому, а не качкому кораблю. Дескать, Господь так управил, что в нашем мире добродетель и усердие всегда вознаградятся, а за порочность и леность неизбежно покарают. В карты она играет еще хуже меня и жульничает. Мы друг друга любим, что не означает, будто мы всегда ладим.

— Что это? — вопрошает бабушка.

— Вот я и хотел узнать.

Она вглядывается.

— О, господи! — Голос ее дрогнул. — Совсем забыла об этой штуковине. — Она погладила полированный бок машинки.)

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

(Бабушкин дом подобен берлоге, где мебельное разностилье, ни одного столового сервиза, постельного комплекта или кухонного набора, но лишь их ветераны, уцелевшие в шестидесятилетием домоводстве, зато изрядно религиозных атрибутов: над парадной дверью — распятие, в коридоре — литографии Иисуса и Девы Марии, на камине — чужеземные иконы из сувенирной лавки, на двери черного хода — крупные деревянные четки, в гостиной — обрамленные цветные фото Папы и тому подобное. Когда дети выпорхнули, бабушка увлеклась групповыми турпоездками, из которых навезла кучу безделушек: лампа в форме древней бутылки, псевдоантичные вазы, фигурки истуканов с острова Пасхи, африканские маски, швейцарские ходики с кукушкой, огромная тихоокеанская раковина, тунисская птичья клетка, русские матрешки, китайский фарфор и прочее. Полно всякой всячины для ее увлечений — рыбалки и садоводства. Кубометры барахла. Бабуля — этакий царь Мидас: все, к чему она прикоснется, становится вечным. Кажется, я не сказал, что в ее крохотном доме стоит пианино.)